|
УДАР-ПРОТЕСТ В СТИЛЕ ЖИЗНИ ЕВГЕНИЯ ЛОВЧЕВА
| |
|
Дело шло к вечеру, когда я нагрянул в его офис, имея в карманах
диктофон и блокнот с набросками к его мятежному портрету:
«Идеальный режимщик. Никогда не курил. К спиртному каменно равнодушен.
За столом на собственной свадьбе пригубил полфужера шампанского».
«Женат дважды. Детей двое».
«Владеет собственной фирмой».
Переворачиваем страницу:
«Вы не поверите, черт возьми! - играет мушкетерскими усами Михаил Боярский.
- На тренировках он зверствует так, будто мы настоящие футболисты! Такого
возмущенного крика я не слышал».
Слово тренеру Герману Зонину: «Однажды наша сборная приехала в Бразилию.
Утром всей командой собрались на пляж. «Жень, а ты что не с нами?». «Да
я бы с радостью, Герман Семеныч, страсть как тянет искупнуться, на песочке
поваляться. Но мне к «Спартаку» готовиться надо - сезон-то в разгаре».
И вместо пляжа побежал кросс. Добавлю, что с мнением Ловчева, это я давно
подметил, считаются все и вся, ведь это мнение человека недюжинного».
«До деньжат он шибко жаден - вот что!» - из разговора в футбольных кулуарах...
Еще страничка долой:
«Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать...».
«Когда говорят, что в футбольном доме у нас чистота была прямо райская,
тут хоть плачь, хоть смейся».
- Вы вот о «елейных воспоминаниях» высказались...
- Слова мои, да, но добавить хочу. Тогда вы меня до самой точки, надеюсь,
поймете. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки
игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского
автобуса. Я любил игру - до одури. Игра тоже платила мне взаимностью.
Казалось, что благостный этот союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула,
как только закончив играть, я вернулся туда уже тренером. Футбол мне открылся
тогда как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями.
Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо «здрасьте» с
тебя открытым текстом требуют бакшиш. В нагрузку к заявке - таскать в
Федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то...
- Иначе нельзя было?
- Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил - на лапу никому не давал.
И сам не брал. А меня за эти принципы долбали... Но всему есть предел.
Как-то я пришел к большому спортивному начальнику, в кабинет с вертушкой.
Говорю: «По трухлявой морали существовать не хочу. И не буду. А по-честному
не дают». Выслушал он мою исповедь и говорит: «Если так допекло, уходи,
Жень, не мучайся. Все равно не приживешься».
- И вы ушли?
- И я ушел.
- С чистой совестью, или какое-то пятнышко все-таки было?
- Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Очки до зарезу были нужны,
вот и завязал натуру в узел - и к соперникам на поклон. Но все это, надо
сказать, поломалось, и вовремя. И перед футболом я остался чист.
| |
|
- Но давайте вернемся к «Спартаку». В ту самую пору, когда
вы были в нем за капитана. Теперь представим: к вам приходит гонец и,
молитвенно сложив руки, предлагает щедрую мировую. Очков у вас в избытке,
можно и...
- Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было делом пустым. Году, дай
Бог памяти, в 74-м, кажется, «Пахтакор» отчаянно карабкался в восьмерку
- рубеж, по тем временам, как раз «мастерский». Приезжаем в Ташкент. А
вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. «Володь,
- говорю, - и не проси даже. Мы своих «мастеров» с боем брали, а не покупали.
Так что, извини». В другой раз Николай Смольников, бакинец, появился:
«Коля, а зачем вам ничья, не пойму? «Нефтчи» и так уже вылетел...». «Не
в вылете дело. Жень, у нас, понимаешь, загранка не состоится, если вам
проиграем». «Ну, ты меня знаешь: я по левым делам не специалист». Но сказать,
что все мы без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на
финише сезона горел «Черноморец», на треть состоявший из бывших спартаковцев.
И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих - Папаева, Абрамова
и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои
же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: «Никита Палыч, игра продается...».
Потом меня Старостин вызвал: «Ты уверен, что игра продавалась?». Но это
пятно было единственным. На моей памяти - единственным.
- Говорят, что Николай Петрович Старостин, незабвенный спартаковский патриарх,
называл вас не иначе, как - идеалистом?
- Это так. Он и относился ко мне хорошо, хотя, конечно, не мог мне простить
ухода в «Динамо»... Меня года два уже как не было в команде, когда к нему
в кабинет пришел один ушлый журналист из «Советской России». Он статью
против меня как раз стряпал, думал и Старостина приобщить. Выслушав его,
Николай Петрович произнес лаконичную фразу, которой, не скрою, я очень
горжусь. Вот она: «Ловчев - великий энтузиаст футбола, этим все сказано».
- Кстати, это вы однажды в раздевалке бутсы в стену швырнули, крича еще,
что на поле больше не выйдете? А Старостин с Симоняном рядом стояли. Ведь
было такое, Евгений Серафимович?
- Было, я разве отказываюсь, в 1971 году. В тот сезон стряслась со мной
одна напасть, ноги сводило. К концу матча так бывало прихватит, хоть зубами
их отгрызай. И вот вам, пожалуйста, ситуация: играем на Кубок с «Кайратом».
Два тайма я еще продержался. А на табло - нули. Выходит, еще впереди полчаса
дополнительных, которые мне, чувствую, не выдержать.
Попросил я тогда Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны.
Сам же в середину пошел. А Коля, полузащитник, и по привычке своей все
вперед убегал, а в брошенной им зоне тут как тут появляется Олег Долматов
и с душой бомбит наши ворота. После игры в раздевалке ко мне подошел Никита
Палыч и выдал по первое число. Ну я сижу слушаю. Молчу пока. А внутри
уже все закипает: это что такое творится, а? С ногами, понимаешь, полускрюченными
я бился, как мог, а теперь на меня такое выслушивать?! Вскочил, бутсы
- в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда
собралась в Тарасовке...
- А вы?
- А я дома остался. На игру, правда, приехал. Купил в кассе билет и весь
матч просидел на противоположной от раздевалок трибуне.
- Так и не зашли?
| |
|
| |
- Нет. После свистка - сразу домой. Ночью не спал, все ворочался.
Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку - Старостин: «Женя. Извини, что тревожу
так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет. Женя, скажи, известно
тебе, что такое «Спартак»?. «Известно, конечно, раз я в нем играю». «Спешишь,
Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю...».
Спокойно, с расстановкой он толковал мне о сути «Спартака», о том, сколько
значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: «Ты
можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин -
это еще не весь «Спартак». «Спартак» - это значительно больше и глубже».
Нет, вы только вдумайтесь: это говорил человек, который создал команду,
не говоря уже о прочих его заслугах!
- И чем кончилось?
- А тем, что с утра пораньше я поехал в Тарасовку.
- Два сезона прошло, и вы снова в центре скандала. Пенальти... Ловчев
разбегается, бьет, и - мяч, как спутник по орбите, заворачивает к угловому
флажку...
- Вас что, подробности интересуют? Расскажу... Дело в том, что умные головы,
сидящие в Федерации, взялись найти противоядие договорным матчам. Думали-думали,
наконец, осенило: если основное время завершилось вничью, значит, дальше
надо бить пенальти. Кто больше забьет - тому очко. На следующий год этот
вердикт был усовершенствован до полного абсурда: если ничья, то бить по
пять пенальти, если снова ничья - каждому по очку. Первая игра была у
нас в Донецке. Я - капитан. Закончили по нулям. Анатолий Коньков подходит:
«Ну что, как бить будем?». «Забиваем по три». Вот тут я договорник, да.
Подхожу, значит, к ребятам: «Так, ты - забиваешь, ты - нет...». Гена Логофет
бил последним - мимо, как и надо. Хорошо, по очку получили. В мае выходим
на тбилисцев. Опять - 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: «Как
бьем?». «По три в цель». «Лады». Возвращаюсь к ребятам: «Так, ты - забиваешь,
ты - нет. Гена, ты мимо». «Жень, я в прошлый раз уже не забивал - все,
хватит». Хватит, так хватит, сам пробью последним. Выхожу на точку: вот
мяч, там - ворота, и надо сделать так, чтобы он в них не попал. Неприятное,
скажу вам, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул, разбежался
и пульнул мяч к угловому. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору
- крупный план на всю страну... Кошмар! Скандал вселенский! В экстренном
порядке собралась спортивно-техническая комиссия Федерации. Сидели, решали,
какую бы кару Ловчеву дать. Большинство склонялось к дисквалификации.
Старостин в Тарасовку приехал: «Дела скверные, очень!». «Ладно, - говорю,
- я им тоже жизнь устрою. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти.
Пусть расхлебывают». Но обошлось... А пенальти эти идиотские были отменены.
- Ну ладно. Это все футбол. А в личной жизни как? Надеюсь, хотя бы жена
вносила успокоение в вашу душу?
- Стыдно сказать, но поколачивал даже.
- А может, она первая начинала?
- Не-не, что вы. Ну, женщины - это вообще... Со второй женой тоже разошелся.
Да, влюблен был, конечно. Она, думаю, нет. С самого начала чувствовал:
что-то не так у нас.
-Зачем же тогда женились?
- Венчались.
- Тем более.
- Сомнения были, но уже объявил, друзья готовились. Отменить? Хорош я
тогда бы был перед ними... Ну а что дальше? Жили, мучились - то уходил,
то возвращался. Потом все рухнуло окончательно.
- О третьей попытке не думаете?
- Если человек встретится. И встретился уже. Она, правда, замужем.
- Опять, значит, тупик.
- Почему тупик? Подождать надо, куда судьба выведет. Надеюсь, к счастью.
- Наивный вопрос. А что такое счастье?
- В разное время - по-разному. Когда я играл в «Спартаке», счастьем была
победа. Когда жена тебя понимает - тоже, наверное, счастье. Дети. У меня
же классные дети!
- А в деньгах оно есть?
- Для второй жены - было. Мне дороже иное. Однажды с девушкой иду по Арбату
в час ночи. Вдруг меня догоняет парень какой-то: «Извините, вы, случайно,
не Ловчев?». «Ловчев!». «Тогда я спасибо хочу вам сказать за игру вашу
в «Спартаке». Я гляжу на него: парнишка-то молодой совсем, чуть за двадцать.
И моей игры он живьем, стало быть, не видел. Значит, рассказывал кто-то.
- Выходит, вы уже живая легенда, Евгений Серафимович?
- Выходит так.
- Для полной благости, может, есть резон в большое тренерство вернуться?
- Исключено. Отболел я уже что-то доказывать.
- Оттого, вероятно, «Минкас» и не тянет - всего девятое место в прошлом
сезоне.
- Мне оно хуже ножа. Спать по ночам не дает. Но эти неудачи - временные.
Обязательно пройдут. Будем выше.
- А «Дину» съесть - как, по зубам?
- «Дину»? Пока совладать с ней, конечно, трудно. Пять-шесть порядков,
что нас разделяют, с маху, разумеется, не одолеть. Но бороться будем.
- А Госдума? Артисты?
- Ну, это немножко другое. Для души. Я ценю дружбу с Малежиком, Лозой,
Боярским... Был, помню, момент: я заболел. Лежу дома один, температура
под сорок. Тут звонит Юра Лоза: «Женя, что у тебя с голосом, не пойму!
Плохо тебе? Сейчас же выезжаю, жди». А дело уже к полуночи. Привез что-то
вкусное, таблетки разные, боржоми. На другой день хорошего врача привез.
Вот это и ценно. Это и есть жизнь, когда рядом есть люди, которым ты нужен.
Олег БАЛОБИН. Журнал "Спортивная жизнь России" №8, 1998 |
