ВИКТОР ГУСЕВ. ЛЕДОКОЛ, ЭФИОПИЯ И СЕЛЁДКА ТАРАСОВА

Он перебегает дорогу от Останкинской башни — мы смотрим за маневром издалека, радуемся за выправку и качество рывка. И этому человеку в ближайший вторник — 60?!

Его жизнь полна прекрасных поворотов — и мы завидуем этим приключениям. Тем более, завершалось каждое благополучно. Виктор Гусев попробовал войну в Эфиопии, кругосветное путешествие, полярную экспедицию. Да и много чего еще.

***

Столько интервью он не давал никогда. Предыдущие юбилеи прошли скромнее.

— Затерзали коллеги?

— Жаловаться-то не приходится! Затерзали по-хорошему! — улыбнулся Гусев.

— Каким вопросом вас особенно озадачили?

— Это не в интервью. На днях, увидев мою винтажную сумку с надписью «Лондон, Олимпиада-1948», молоденькая сотрудница телецентра воскликнула: «Виктор, это ваши первые Игры?» Растерянно переспросил: «В смысле?» Девушка проявила осведомленность: «Так ведь в годы войны Олимпиады не проводились…»

— 60 — не такой уж и возраст.

— А я вот много размышляю о нем в последнее время. 50 прошло спокойно. Но замаячила цифра 60, задумался: что это? Сколько осталось? Хотя нормально себя чувствую. Самоощущение мало изменилось по сравнению с 30-летним возрастом. Годы чувствую, когда играю в футбол.

— Еще играете?

— Начали в 1979-м со школьными и институтскими друзьями. Со временем кто-то уходил из футбола, кто-то из жизни. Эти места занимали молодые ребята. Вот тут мне стало трудновато. Стимул потерял.

— Казалось, должны были приобрести. Угнаться за молодыми — что может быть прекраснее.

— Не угнаться! Их все больше и больше! Юра Давыдов из «Старко» затевает футбольную лигу, там правило: на поле лишь один человек до 35-ти. Играет с повязочкой на руке. Я был форвардом, сейчас перебрался в защиту. В конце концов, видимо, дойду до вратаря.

— Наверняка были варианты, как отметить юбилей. Или — вообще не отмечать.

— Я до сих пор в сомнениях! Трепетно относился к обычным своим датам, даже не на юбилеи что-то организовывал. А теперь… Возникла мысль — уехать в Нью-Йорк. Самый мой любимый город, не считая Москвы. Первая заграница, там праздновал 20-летие. Так красиво туда вернуться, 40 лет спустя!

— Действительно.

— Вдруг начал сам с собой говорить как старик: «Перелет, далеко, отпуск отгулял. Значит, максимум три дня. А что такое — три дня для Нью-Йорка…» Идея отпала.

— Самый странный день рождения, на котором присутствовали?

— Мои собственные — в Эфиопии, когда служил в армии. Конец 70-х. Но еще удивительнее было справлять там Новый год. Разницы во времени нет. Аддис-Абеба на том же поясе, что и Москва. Представляешь, какой в Москве холод, а в Эфиопии в декабре — жара. Пальма вместо елки, гильзы висят, как игрушки… Вспоминаю и поражаюсь — как у нас было разбросано оружие, патроны. Никакого учета. Патронами играли в шашки. Сейчас кажется, что все это было не со мной.

— Что тогда дарили на дни рождения?

— С подарками тоже странно. Охваченная войной Эфиопия. Но там продавалось то, чего в Москве не найти — джинсы, диски… Дарили какие-то офицерские поделки. Вырезали из дерева.

— Резьба по кокосу?

— Допускаю, что по красному дереву. Все это куда-то кануло. Как и многое, связанное с Эфиопией. Очень жаль!

— Зато фотографии сохранились.

— Нет.

— Почему?

— Нам запрещали фотографироваться. Потому что ходили в натовской форме. Советских войск там не было, только военные советники. Все боялись, что Советский Союз обвинят в чем-то. Нельзя было привлекать внимание.

Эфиопы взяли наше вооружение. Переняли советскую структуру армии. Закупая вооружение, ты должен приобретать всю инфраструктуру, вплоть до туалета. Иначе в какой-то момент начнется нестыковка.

— Это логично.

— Эфиопы взяли все, кроме формы: «Неудобная». Ходили в натовской. Жалею, что пришлось потом сдать. Я уже тогда был довольно крупный парень. Выбрал натовскую куртку. Сидит идеально. Смотрю — а размер-то указан: «S»! Small! Представляете себе стандарты НАТО?

— Что еще жалко из канувшего?

— Эфиопский орден «За мужество». Усыпан драгоценными камнями, а пересылали через наше министерство обороны. До многих этот орден не доехал.

— Кто-то носит сейчас, наверное.

— Не исключено. Я орден даже не видел. Из Эфиопии сообщили: «Ребята, вас наградили». Канул!

— Но медали у вас есть.

— «За боевые заслуги». Еще две — в честь юбилея Вооруженных сил. «За трудовую доблесть» — после истории с ледоколом. А за работу на телевидении — «За заслуги перед Отечеством» I и II степени.

— В мирной жизни надевали ордена?

— Когда работал в ТАСС, и ходили на демонстрации. Тогда было принято.

— Производили впечатление — как Шарапов на милицейском балу?

— Конечно! Молодые сотрудники посматривали с завистью! У меня никогда не было желания уехать политическим корреспондентом в Англию или США. А кто-то об этом мечтал. Учитывали каждый плюсик, ради этого вступали в партию. Тут видели, какие у меня «плюсы» висят. Завидовали и не могли понять, почему я мечтаю о спортивной редакции.

— Вы своего добились.

— Спасибо коллеге Всеволоду Кукушкину. Как-то я спросил: «Сева, что делать? Вот уже пять лет не могу попасть в спортивную редакцию, сижу переводчиком в политической!» Мудрый Сева произнес: «Ты — герой, приехал с ледокола. Ступай к Лосеву…» — «И что?» — «Просто приди и стой».

— Как здорово.

— Я пришел в кабинет к генеральному директору ТАСС Лосеву. Стоим. Смотрим друг на друга. Наконец он сказал: «Проси, что хочешь». Я и озвучил мечту: «В спортивную редакцию!» Лосев оглядел меня, словно невменяемого. После паузы: «Это глупое решение. Мы планировали тебя послать в Лондон или Нью-Йорк. Ладно, завтра 25-летие редакции. Подарю спортивному отделу ставку. Получается, под тебя».

***

— Давайте про Нью-Йорк. 1975-й, вам 19 лет, приехали из Советского Союза… Как не сошли с ума?

— Можно было сойти! Американцы по-доброму к нам относились, это был недолгий период разрядки в момент правления президента Форда. Сравнимо с началом 90-х, когда мы с клубом «Новости» играли в футбол по всему миру. Везде были желанными гостями.

Я влюбился в американцев. Годы спустя, работая в «Русских пингвинах», понял, что среди них есть разные люди. Но в 75-м полюбил всех. За открытость. В Америке можно было что угодно смотреть, что хочешь читать. Настоящий воздух свободы!

На следующий год должны были справлять 200-летие Америки. Под конец пребывания нам вдруг говорят: «Американцы хотят вас оставить до 4 июля». Причем институту это ничего не стоило бы, они оплачивали.

— Большая группа?

— 10 человек. И руководительница Инна Павловна — женщина пожилая, строгая. Послали запрос в институт. Прилетел неожиданный ответ: «Пусть ребята решат сами». Мы голосовали!

— С каким результатом?

— 6:4 в пользу возвращения. Я был среди тех четырех, которые голосовали против. Из шести победивших, знаю, были те, кто сильно скучал по дому. Были и те, кто хотел остаться, но боялись, что это провокация со стороны института.

— Что-то запрещенное в Америке вы себе позволили?

— Влюбился в американку. Чуть не женился. Познакомились, когда ездил в соседний университет из своего Олбани. Видите, какая у меня майка?

— Точно, Олбани.

— Меня сегодня спрашивали: «В честь выхода Албании на чемпионат Европы?» Нет, отвечаю, это другое место…

— Какая прекрасная у вас вышла поездка.

— У кого-то были романы, кто-то загулял, напился… Инна Павловна устраивала беседы на улице. Говорила, в Америке все прослушивается, стоят аппараты. В конце концов отыскала местечко, казавшееся безопасным с точки зрения прослушки. Выяснилось — полянка наркоманов. На нас смотрели с удивлением — советская группа раз за разом идет на эту полянку…

— Разговоры были жесткие?

— Очень! «Вы думаете о судьбе родителей?!" Никто не предал родину даже в мыслях. Возвращались с диким напрягом. Но едва пересекли границу, прямо в Шереметьево расцеловала каждого. Мы поняли — прощены. Инна Павловна боялась одного — как бы не случилось ЧП там, за границей. Через два дня пригласила всех к себе, расслабилась. Мы аккуратно уложили ее на диван, допили всё, что оставалось — и ушли. Вот так завершилась эпопея.

— С американкой тоже отношения развалились?

— Не срослось. Хотя все шло серьезно, мы были готовы на многое. Приезжала ко мне в Москву, звонила в американское посольство…

— Зачем?

— Узнавала, можно ли ей остаться сверх визы. Там обомлели, конечно. Но потом все растаяло. Я не проявил стойкости. Сложно было переписываться. Эти письма долго шли. Не мог давать домашний адрес — приходили на адрес института.

— Открытые?

— Некоторые — открытые. Придумали секретный код. Если я пишу: «Сегодня ходил в музей» — это означало: «Я тебя по-прежнему люблю».

— Как реагировали ваши родители?

— Отец был деканом биологического факультета МГУ. Сказал: «Понимаю, что это означает конец моей карьеры. Но будь свободен в решениях, это твоя жизнь».

— Больше не виделись?

— Нет. И не общались. Не представляю, как сложилась ее судьба.

— В Нью-Йорке ходили на концерты?

— У нас был выбор — поехать в Баффало или Бостон. В Баффало Ниагарский водопад, но Инна Павловна сказала, что обойдемся без него. Лучше в Бостон, город настоящей американской культуры. Там попали на гастроли советского цирка!

— Отличная альтернатива Ниагарскому водопаду.

— Мы пошли в цирк — и это было потерянное время. У входа люди с дощечками: «Советский клоун смеется, советский еврей плачет». Американские сопровождающие, которые хорошо к нам относились, набросились на этих людей, принялись ломать дощечки. Чуть ли не драка. Инна Павловна побледнела — пожалела, что нас привела…

В Олбани с концертами мало кто выбирался, поэтому ходил в кино. Фильмы о Rolling Stones, Yellow Submarine, Pink Floyd в Помпеях… И тут приехали Doobie Brothers!

— Это что ж такое?

— Кантри-музыка. Безобидная группа. Уж не Guns N’Roses. Я как главный музыкальный проповедник иду к Инне Павловне: «Давайте посетим концерт!» Отвечает: «Я наведу справки о группе». Через два дня приходит: «Ни за что! Это сосредоточение насилия! Вы куда меня хотите затащить?»

— Смешно.

— А там люди в ковбойских шляпах, с банджо… Вместо этого отправились с нашей художественной самодеятельностью выступать в соседний университет.

— Самый замечательный и самый нелепый концерт, на котором побывали?

— Моя любимая группа — Jethro Tull. Конкурентов Иану Андерсону нет. И его концертам тоже. Каждый новый нравится все сильнее. Сейчас Андерсон привез в Москву рок-оперу, созданную на основе своих старых вещей. Я перевел, написал либретто. До этого в буклете диска появился мой перевод на русском текстов его песен.

А нелепый концерт… Года два назад ждал приезда Uriah Heep, купили с другом шикарные билеты. Сели во второй ряд. На третьей песне солист заорал на весь «Крокус Сити»: «Мы вообще где — в Большом театре или на рок-концерте?! Давайте сюда!» Толпа с бельэтажа рванула к сцене — мы со своими дорогими билетами оказались не у дел. За чьими-то спинами. Я и так был зол, что нет покойного Байрона — а тут еще один финт.

— Эфиопия — тема для вас особая. Страшно было лететь на войну? Или после Америки воспринимали как веселое приключение?

— Сделать ничего нельзя было — призвали в армию. Уже удача, что не заслали в какой-нибудь учебный центр в Мары. Эфиопия — все-таки загранпоездка, возможность заработать. Возвращались в Москву с чеками, что-то покупали в «Березке».

Два парня из нашего института до этого остались во Франции, попросили политического убежища. И хорошее распределение было закрыто. Армия и Эфиопия — это считалось «нормально». От такого не отказывались. К тому же, оформляли меня не туда.

— А куда же?

— В Ирак. Тогда совершенно спокойный. Собирался в Басру, чудесный город, который позже разбомбили. Мы продавали в Ирак оружие. Но началась война между Эфиопией и Сомали, я узнал об этом из программы «Время». Наутро в наших паспортах уже стояли эфиопские визы. Но и это воспринималось как что-то кукольное. Я настолько уверовал, что не могу там погибнуть!

— Почему?

— Это же не имеет отношения к нашей стране. Смерть в Африке — слишком абсурдно! Тем более, наши военные специалисты были и в Эфиопии, и в Сомали, строили социализм. Брежнев три месяца выбирал — кто перспективнее? Решил — Эфиопия. Бросили все наше вооружение в Сомали, но прекратили поставлять запчасти. Постепенно те закончились. Советские военные советники сразу переехали в Эфиопию со всеми секретами.

— Как жилось в Аддис-Абебе?

— Даже в самой столице было опасно — шла гражданская война с так называемыми «анархистами». Вдобавок война с Эритреей, которая еще считалась частью Эфиопии. При всех бедах в центре города стояла гостиница «Хилтон». Можно было посещать бассейн. Откуда тебя отправляли в окоп, на передовую. Или в учебный центр. Где наши военные советники работали с израильскими летчиками.

— При чем здесь израильские летчики?

— У них было негласное сотрудничество с Эфиопией. Эфиопы — африканские евреи. Единственная страна в Африке, которая не была никогда ни под кем. Эти летчики — отличные ребята.

— Первое проявление войны, которое увидели своими глазами?

— Снаряд попал в дзот. В нем пять эфиопов. Куски ног, рук, месиво из крови… Потом прислали из горьковского иняза Мишу Буланого. В их институте было так плохо, что за поездку на эфиопскую войну устраивали конкурс. Миша выиграл. Ночей пять провел у меня в Аддис-Абебе, уехал на фронт и тут же погиб.

— Как?

— Подорвались на бронетранспортере. Самая распространенная смерть. Был еще вариант погибнуть — углублялись в лес. Выдвижные сомалийские отряды захватывали, переправляли в Европу и демонстрировали: вот, смотрите, настоящие солдаты из СССР воюют на стороне Эфиопии. Кто-то организовывал побеги — как правило, ловили и расстреливали.

— Момент самого большого страха на войне?

— Ехали на автобусе вдоль гор — вдруг из-за поворота бронетранспортер, которым управлял кубинец. Врезался в нас!

— Ощущения?

— Угол бронетранспортера дошел до середины салона. Покатились по склону. Понимаю — это всё! Смерть! Нас перебрасывало по салону, пока автобус не встал набок. Самое интересное — не пострадал никто. Только ссадины у нашего водителя.

Второй эпизод — ехали по Аддис-Абебе. Выбежали люди. Непонятно, то ли «анархисты», то ли, наоборот, «анархистов» ловят. Открыли пальбу по нашему автобусу. Мы залегли, свистели пули, но водитель проскочил.

— Позже были ситуации, когда прошли по грани?

— В феврале 2001-го летел из Афин в Ираклион, где сборная России играла товарищеский матч. Маленький самолетик не просто швыряло — он чуть ли не переворачивался! Передо мной сидел гигантский человек, грек. Я был уверен — спортсмен, но решил, что баскетболист. Он истошно кричал! А соседка, европейская бабушка, невозмутимо протягивала ему успокоительные таблетки. На следующий день сажусь комментировать — выясняется, что это центральный защитник сборной Греции!

***

— В Эфиопии люди умирали от голода прямо на улицах?

— Да. В Аддис-Абебе сидит нищий. Даешь ему что-то — потом смотришь: а он мертвый! Были еще отдаленные районы, где сплошная засуха, еда не доходила вообще.

А ночами — стрельба. Утром выходишь — в луже крови лежит парень. Начинаешь думать: что за режим вообще правит страной? Менгисту Хайле Мариам уверял, что идет к социализму.

— Видели его живьем?

— Вот вам история. Однажды оппозиция осадила президентский дворец. Я в то время работал с главным военным советником Чаплыгиным. Жил он при посольстве — в тот день единственный раз оставил меня у себя в номере. Жутковатый человек. Генерал старой закалки, с огромными бровями. Я мог переводить для него всю ночь какие-то уставы, он об этом знал — и наутро, видя, как засыпаю в машине, произносил: «Что, опять по девкам шлялся?!" А я 60 страниц за ночь перевел! Спал час на бильярдном столе!

— Так что с президентским дворцом?

— На завтрак генерал приготовил мне яичницу и помчались по пустынному городу к Менгисту. Автомат у водителя, у меня, генерал — с пистолетом наготове. Заехали во дворец через тайные ворота, по саду разгуливают страусы, стоят клетки со львами. А между ними залегли кубинские автоматчики…

— Какая прелесть.

— Мы поднялись к Менгисту. Вижу — у него трясутся руки. Генерал: «Менгисту, ты глава государства или мальчишка?! Соберись! Мы тебя не бросим. Вон кубинцы с автоматами…» В результате они с оппозиций покончили. На время.

— Вы из автомата стреляли?

— По людям — не было необходимости.

— С эфиопскими военными ладили?

— Это высокообразованные люди!

— С чего бы?

— Учились в военных колледжах США, Англии. В гуманитарных науках превосходили наших, своих же советчиков. Другое дело, не так хорошо знали вооружение. Все прекрасно говорили по-английски. Я, беседуя с ними, забывал, что это африканцы. Чувствовал, что никакой они не социалистической ориентации. Сердцами остались кто в Штатах, кто в Англии. Годы спустя я уже работал в ТАСС. Вдруг новость: Менгисту уехал в ГДР, в его отсутствии подняли мятеж как раз эти генералы. Он вернулся — и всех расстрелял.

— Какой пронзительный человек.

— Я читал на телетайпе «расстрельные» списки и вспоминал: у этого был на свадьбе дочери, вот мой приятель полковник Алемайо… Все до сих пор стоят у меня перед глазами! А Менгисту через два месяца оппозиция все ж смела.

— Он, кажется, жив?

— Да, в Зимбабве дали политическое убежище. В 70-е был совсем молодым. Революционные силы смели императора, правительством руководил Тэфэри Банти. Это он включил туда сержанта Менгисту. Тот себя проявил: во время заседания открылись двери, вошли автоматчики — расстреляли всех, кроме Менгисту. Возглавил Эфиопию, будучи сержантом! Сразу стал подполковником!

— Любопытные места в Эфиопии посещали?

— Заглянули в лепрозорий.

— Как в музей?

— Приблизительно. Стоял на горе, близко от центра города. До этого узнал у врачей, что обычному человеку заразиться нереально. Надо или прививать эту гадость, или вести определенный образ жизни. Чтоб зараза легла на незащищенную с точки зрения иммунитета почву.

— То ли в Танзании, то ли в Конго раз в пять лет выкапывают покойников, снова с ним прощаются — и закапывают. С каким обычаями столкнулись в Эфиопии?

— Очередной успех эфиопских войск — и Менгисту приглашает всех наших офицеров. Длинные деревянные столы, нарезано сырое мясо, рядом желтая медовуха. Пьется легко, но очень крепкая. Не будешь закусывать — упадешь через полчаса. А кроме этого мяса закусить нечем!

— Что за мясо? Человечина?

— Говядина.

— От малярии спасались джином?

— Да. В комнатке, кроме меня, жили три человека, попали в провинциальный городок буквально на ночь. Вечером заглянул на день рождения к товарищу, выпил много джина. Те трое были трезвыми. Ночью набросились комары. Проснулись и видим, что вся стена в крови. Столько перебили этих комаров. Но ребята заболели малярией, я — нет. Хинин свое дело сделал.

— Как-то вы обмолвились — не видели в Африке места красивее, чем озеро с бегемотами.

— Поразило, что эфиопы их страшно боятся. Для меня бегемот был милым животным — а оказалось, это крайне неправильно с зоологической точки зрения: «Да он опаснее аллигатора! Подойдешь — сразу сожрет!» Но я и не подходил к озерам. Есть такая болезнь — шистоматоз.

— Что такое?

— Особенные черви через пятки и стопы проникают в организм, всё сжирают изнутри. Лечение занимает 25 лет. А от желудочной амебы берегла переперченная еда… С чем намучался, так это с давлением. Там высота 2400 метров над уровнем моря.

— Головные боли?

— Дикие! В первый месяц стоял, переводил эфиопам — и рухнул. Отвезли в госпиталь нашего «Красного креста», говорят: «У вас такое давление, что даже говорить не будем». Но ничего — отлежался 5 дней, и все, акклиматизировался. Был капитаном футбольной команды военных.

— Самый памятный матч?

— Мы всегда обыгрывали команду посольства. Тут смотрю — раздевается за них кто-то знакомый-знакомый. Пригляделся — это ж Геннадий Еврюжихин, мой любимый футболист из московского «Динамо»!

— Откуда он там?

— Стал дипкурьером. Я играл центрального защитника — и врезал ему по ногам. Народ аплодирует: «Гена, вставай, это тебе не стадион „Динамо“! Здесь люди суровые!» Но посольство тогда у нас выиграло 3:1. С его помощью, конечно. После матча сидели, пили пиво. Еврюжихин рассказывал про судьбы футболистов «Динамо». Про Владимира Ларина с сумасшедшим ударом. Оказалось, Ларин к тому моменту спился…

— Ваше хладнокровие — следствие фронтового опыта?

— Это философское восприятие было заложено в характере, но война усилила. Непоправима смерть, болезнь близких. Остальное — ерунда. Я легко отношусь к карьерным потерям.

— Например?

— Была программа «На футболе с Виктором Гусевым». Ее закрыли по объективным причинам — появились специализированные футбольные каналы. «Первый» из этой ниши решил уйти, отставив себе Олимпийские игры, чемпионаты мира и Европы. Вокруг ходили люди: «Давай, борись! Это же несправедливо!» Мне было обидно — но забыл мгновенно. Может, слабохарактерность? Но я думаю — философское отношение к жизни.

***

— После Эфиопии воплотили мечту многих — совершили кругосветное путешествие.

— В ТАСС существовала редакция судовых газет. Было много кораблей, которые использовали зарубежные компании. Где экипаж, кок — советские граждане — возят иностранных туристов. Считалось, раз это часть нашей территории, необходимо среди них вести пропаганду.

— Выпускали стенгазету?

— Настоящую газету! На английском языке. Печаталась в типографии, которая была в трюме. Три человека в моем подчинении, чувствовал себя настоящим главным редактором. Если первую полосу присылали по телетайпу, то еще две надо делать самому. О судовой жизни. «Джон познакомился с Мэри», «Вечер коктейлей», танцы, я все это фотографировал…

— Встречались недовольные заметками?

— Наоборот! Туристы были счастливы, что про них пишут, скупали весь тираж. Газета продавалась по центу.

— Кругосветка — это здорово? Или считаешь дни до возвращения?

— Мне нравилось. Маршрут — Сингапур, Средиземное море, Атлантика, Лондон, финишировали в Одессе. Каждый день — новый порт.

Когда пересекали Атлантику и шли к берегам США, умер английский турист. Этот дядька очень много пил. Ходил постоянно с портфелем, мы его прозвали «председатель колхоза». Всех угощал. Круглые сутки торчал в баре. К концу перехода через Атлантику лицо стало красным — и закончил вот так.

Главное: что делать с трупом?! Запросили семью в Англии — приходит радиограмма: «Мы были готовы к тому, что он умрет. Нам не нужно тело, похороните согласно морским традициям». Вот так ответила Англия, владычица морей.

— Отправили за борт?

— Да. Пока ждали радиограмму, тело уложили в каюту. Забрали из бара весь лед, обложили кубиками. Три дня не было льда в баре. Все уходило на него! Потом рано утром с морскими почестями на дно. Правда, попросили не отражать это в газете. Нашли для него не гроб, а мешок. Спустили по специальному трапу. Бросили цветы — и англичанин ушел под воду.

— После кругосветки новое приключение — спасали гибнущее во льдах Антарктиды научно-исследовательское судно «Михаил Сомов».

— Когда до него осталось 200 километров, наш ледокол «Владивосток» сам застрял. Мы его раскачивали вручную, затем в воздух поднялся вертолет. Первый случай в истории, когда полет на нем осуществили в условиях полярной ночи.

— Вы понимали, как это рискованно?

— Понимал. Но все равно было много желающих попасть на борт. В такие минуты забываешь об опасности. Журналистское чувство! Взяли меня, корреспондента ТАСС. Кстати, про ту экспедицию снимается художественный фильм.

— Вы среди героев?

— Всех назвали чуть ли не своими именами. Из меня сделали человека инфантильного, маменькиного сыночка, над которым все смеются. И вдруг он совершает хороший поступок. Близкий к героическому. А самое забавное, по сценарию на ледоколе есть молоденькая повариха.

— Вы ее соблазняете?

— Да! При этом она — любимая капитана спасаемого судна. Представляете, какая интрига? Не знаю, чем закончится. Этим занимался в качестве продюсера Вася Соловьев. Если помните такого комментатора на «НТВ+».

— Во время ледовой экспедиции Артур Чилингаров получил звезду Героя. За конкретный подвиг?

— Сама экспедиция была подвигом! Я о Чилингарове очень высокого мнения. При некоторых чертах советского функционера для меня это персона из века географических открытий. Он и ученый, и путешественник, и просто увлеченный человек… Знаете, за что Чилингаров получил еще и звезду Героя России?

— За что?

— Спускался в батискафе на дно Северного Ледовитого океана. А меня потряс в Новой Зеландии. Зашли туда на ледоколе, взяли необходимое количество топлива. Пошли к «Сомову» — и попали в шторм! Ледокол к такому не приспособлен — его бросало из стороны в сторону.

— Как выдержали?

— Не представляю. Три дня тошнило! В какой-то момент думал: вот хорошо бы, если б я сейчас умер. Этот отвратительный плеск воды помню до сих пор! Три банки с яблочным соком разбились, каюта в осколках, оторвало умывальник…

— В кругосветке штормов не было?

— Немножко, в Бискайском заливе. Но «Тарас Шевченко» был приспособлен к этому. Там лежал дня два в комфортных условиях.

— Чилингарова на «Владивостоке» тоже штормило, как остальных?

— Он единственный, кто ходил! Поварихи лежали, все ледокольщики. А Чилингаров и передвигался, и готовил для желающих — хотя желающих было мало. Кушал один. Кремень.

Так вот, я не договорил про бочки из Новой Зеландии. В шторм их начало смывать за борт. Чилингаров мобилизовал всех, в том числе меня. Привязывали бочки к чему только можно было привязать. Чилингаров сказал: «Я рассчитал! Если потеряем половину бочек — остатка хватит, пойдем дальше. Если 51 процент — надо возвращаться обратно». Закрепили так, что потеряли процентов сорок. Оставшегося действительно хватило.

Еще ледокол меня познакомил с Борисом Лялиным, недавно встретились. Тоже стал Героем Советского Союза. Тот самый пилот вертолета. Он как Чкалов!

— Вы тогда прекрасно фотографировали.

— Нужно было, конечно, сохранить фотографии с ледокола…

— Они пропали?

— Моя карточка выиграла приз «Интерпрессфото», потом все сдал в тассовский архив. Через неделю после возвращения вручили несколько фотографий, чтоб выступил перед молодыми сотрудниками. И снова отобрали. С концами.

— Что за снимок победил на конкурсе?

— Борт к борту стоят два судна. Я левой ногой на «Владивостоке», правой — на «Михаиле Сомове». Сфотографировал между ними. Кажется, этот снимок. Или второй — из вертолета, сверху, когда ученых выводят из ледового плена. Вот он сохранился. Есть в сборнике «ТАСС уполномочен заявить», где все лучшие фотографии агентства.

— Но фотографию вы бросили. Несмотря на удачи.

— Как-то не подсел на это дело. Мне ТАСС выдал отличный фотоаппарат «Зенит», диктофон… На этом диктофоне моряки дали послушать запись: «Новая певица, Мадонна. Первый диск вышел». Представляете, насколько это было давно?

— Когда ученых с «Сомова» спасли — что в них удивило?

— Бороды. Мне они показались изможденными — хотя еда у них была. Особенно набросились на письма из дома, которые мы привезли. Непонятно было, что делать. Вот, мы прилетели — и что? Перевозить людей вертолетом? На следующий день чудо — льды сами собой расступились, ледокол подошел к «Михаилу Сомову».

— Стужа была лютая?

— Максим — минус 25. Когда выходили из льдов, было три градуса мороза. Затем похолодало. Я передал по телефону в ТАСС — «температура опустилась до 8–10 градусов». Так по всем газетам прошло: до 80 градусов!

***

— Вы сопровождали Анатолия Тарасова в поездке по Канаде…

— Мы жили в одном гостиничном номере!

— Тяжелый сосед?

— Нет, компанейский дядька. Заводной. Другое дело, что все время требовал внимания к себе. После прилета сразу визит в мэрию Ванкувера. Жалко, говорю, у меня только пиджак. В мэрию-то, наверное, нужно бабочку… Даже галстука нет…

— А Тарасов?

— Да, соглашается, жалко. И надевает спортивный костюм! Мне неловко — но прямо не скажешь. «Анатолий Владимирович, вы не запаритесь на приеме?» Нет, — отвечает. — Так удобно. Они поймут!

— Невероятно.

— Невероятное было минуту спустя. Говорит: «Погоди! Мы же не знаем, что там есть будем. Надо подготовиться». Разворачивает селедку, которую привез из Москвы. Разделывает, вынимает кишки, кладет в целлофановый пакет — и берет с собой.

Открываются двери мэрии. Зал, бархатный пол. Где-то вдалеке стол, за которым мэр и владелец «Ванкувер Кэнакс». Идем вдвоем — я в пиджаке и Анатолий Владимирович в спортивном костюме. С пакетом в руках, из которого струйкой на бордовый бархат — селедочный сок…

— Мэр обрадовался?

— Все смотрели с ужасом! Но когда Тарасов уселся за стол — через десять минут он уже был их. Чопорные ванкуверцы скинули пиджаки, ели руками селедку и восхищались. Анатолий Владимирович воскликнул: «Принесите водки! Что, у вас нет водки?» Заказали. Канадцы в жизни так не проводили время.

— Тарасов просыпался в пять утра?

— Да. В баню хотел. Просил: «Найди здесь русскую баню»! Но потом его ждало разочарование — заподозрил, что пригласили в Канаду не из-за тренерских качеств. Что сделаешь с «Ванкувером» за две недели? Хотя за время, что мы пробыли, команда не проиграла ни одного матча….

— А для чего приглашали?

— Наладить мостик — чтоб переправлять советских хоккеистов. Тогда еще никого из наших в НХЛ не было. Спросил меня: «Тебе не кажется, что хотят вот этого?» Постарался его разубедить. Назавтра пресс-конференция — и Тарасов им врезал: «Никто из Советского Союза к вам не поедет! Нам это не нужно, у нас свой хоккей. Да и вам ни к чему!» Больше к Тарасову с этой темой не приставали.

— Перед командой выступал в своем стиле?

— Еще как выступал! Говорил им: «Чудо-богатыри!» Я переводил — канадцы были ошарашены. Но один молодой защитник подошел: «Можно для меня основные рекомендации Тарасова?» Тот написал целый листочек, я перевел — и парень повесил на свой ящичек в раздевалке. До конца нашего пребывания висели эти наставления — по катанию, по тренировкам.

В первый приезд нас из аэропорта повезли на каток. Вокруг собрались журналисты. Хоккеисты «Ванкувера» без номеров в майках разных цветов. Тарасов сразу их запомнил!

— Не может быть.

— Я сам поразился. Как комментатор знаю, насколько это сложно! Тарасов узнавал их по манере катания. По прическам.

Канадцы начинают отрабатывать большинство. Форвард бросает — вратарь ловит. Тарасов с палочкой к тренеру: «Неправильно! Не нужно бросать по воротам!» Журналисты обступили, насторожились. Продолжение такое: «Бросайте мимо ворот!»

— Что за новости?

— Народ переглядывается, Тарасов продолжает: «А другой должен стоять на дальней штанге, подправлять». Журналисты все записали. На следующий день — матч. Кто-то бросает, Тамбеллини-старший подставляет клюшку — гол! В газетах заголовки: «Чудо Тарасова! Магия советского хоккея — бросать мимо ворот!»

— Вас Тарасов воспитывать не пытался?

— Я был его языком в Канаде — это вызывало уважение. Может, поэтому не заставлял делать зарядку, не величал «Чудо-богатырем». Говорил только: «Скажи, чтоб пивка нам принесли. По ящичку». Он любил поесть, выпить.

— Приносили?

— Конечно. Там был какой-то пивной спонсор. Ел Тарасов в Канаде все, включая фастфуд. Это ему нравилось — но постоянно вспоминал, как хорошо у него на даче: «Грибки! Ты ко мне приедешь, разложу соленья…» Так я к нему и не выбрался.


Однажды выходим из гостиницы, к Тарасову подбегают мальчишки с книгами. Присмотрелся — пять разных, и все — его! Ни об одной Тарасов не знал! Подписывает, говорит мальчонке: «А можно мне такую книжку?» Тот оторопел. Наутро пошли по магазинам, искали эти книги.

К концу поездки здоровье у него стало хуже — я Тарасова с трудом довез домой, на Сокол. Он лег — я уехал. Сказал жене: «Нина Григорьевна, завтра зайду». Жил я рядом.

— Зашли?

— Да, с утра. Нина Григорьевна встречает заплаканная: «Анатолия Владимировича нет». У меня мысль: Тарасов умер… А она рассказывает — уехал в тмутаракань, в Сибирь, на «Золотую шайбу». Причем от аэропорта еще надо добираться куда-то санями.

Нина Григорьевна продолжает — легла посреди коридора: «Через мой труп!» Тарасов ответил: «Нина, мальчишек подвести не могу!» Перешагнул и уехал. Вот такой человек.

***

— После Тарасова вы работали у Виктора Тихонова в «Русских Пингвинах».

— Тихонов с теплотой ко мне относился, когда проект набрал темп. А поначалу было странно — потому что он сам договорился с американцами об идее «Русских пингвинов». Мне предложили поучаствовать. Прихожу к Тихонову с афишами первых матчей сезона. Уже написано: «ЦСКА — «Русские пингвины», из звезды вылезает пингвин… Но Виктор Васильевич принял так, будто я все придумал.

— Ого.

— Словно он ни о чем не договаривался: «Что ты мне предлагаешь?! Это честь и совесть армейского клуба! Ничего подписывать не стану, ни о чем я не говорил…»

— Это был спектакль? Или Виктор Васильевич подзабыл?

— Просто — советский человек. Он договорился, понимая, что это важно и для клуба, и для него. Но осознавал, что всё — на грани фола. Хотел, чтоб вроде и было, но как-то незаметненько прошло. А это нереально! Когда увидел, что отрицательной реакции в министерстве обороны нет, оттаял.

— Яркий человек ярок даже в мелочах. Что помнится?

— Отъезд команды назначен на час дня. Без пяти час Тихонов шагнул в автобус: «Поехали». Народ бежит за автобусом, роняя баулы. Тихонов после паузы: «Ладно, тормози».

Вскоре на Новом Арбате появился первый в Москве спортбар. На открытие пригласили «Русских Пингвинов». Стив Уоршоу, координатор, которого прислали из «Питтсбурга», настаивал, чтоб была вся команда. Виктор Васильевич упирался: «Ни в коем случае! Напьются!» Стив божился, что хоккеистам нальют лишь по бокалу пива. Тихонов обреченно махнул рукой: «Ладно, сам увидишь».

— И что?

— В такой ситуации сложно проконтролировать, кто сколько выпил. У игрока железная отмазка: «С непривычки развезло от одного бокала. Я ж режимщик…» Тихонов, догадываясь, чем дело кончится, быстро уехал. А мне врезалась в память картина. Сидит в уголке запасной вратарь. На столе — тот самый, разрешенный, бокал. И восемь рюмочек с водкой вокруг. 50 грамм хлопнет — пивком отполирует.

— Дебоширил?

— Нет-нет. Ребята вели себя нормально. Но в бар больше не звали.

— Почему спустя три года свернули проект?

— Для американцев он был убыточным. Единственный плюс — первоочередное право на приобретение хоккеистов ЦСКА. Да владелец «Питтсбурга» Ховард Болдуин, которому я регулярно отсылал бюллетени, мог козырнуть перед коллегами-миллионерами, что в Москве ему принадлежит Red Army team. Но нашим людям напели в уши: «Американцы вас грабят, обманывают…» Сотрудничество с «Пингвинами» завершилось. ЦСКА переметнулся к российским спонсорам. Месяца через три все развалилось.

— Что вы поняли про Тихонова за годы знакомства с ним?

— В душе — добрый человек, однако в хоккее придерживался принципа: цель оправдывает средства. Не мой метод, тут у меня с ним внутренний конфликт. Зато восхищался работоспособностью Виктора Васильевича. Ему было за 60, но сохранял великолепную физическую форму. Сухой, жилистый. На тренировки выходил в коньках. Как-то ждал в кабинете машину. Шофер опаздывал. Наконец крик: «Приехал!» Тихонов вскочил и рванул по коридору с такой скоростью, что я обалдел.

***

— В 1998-м Бышовец возглавил сборную и пригласил вас на должность пресс-атташе. Даже на установку пустил?

— На теорию. Любому комментатору полезно там побывать. Очень интересно. Бышовец двигал фишки, рассуждал о тактике. Но на следующий день отвел в сторону: «Витя, ребята против, хоть ты и свой. Их напрягает твое присутствие».

— Действительно напрягало?

— Мне об этом игроки не говорили. На разборе не было ничего, что кого-то из них скомпрометировало бы. Я тихонько пристроился на последнем ряду. Может, Бышовец испытывал дискомфорт?

— Враги ему мерещились повсюду?

— Да, но всякий раз обосновывал. Так убедительно, что не возникало сомнений. Философские монологи о подковерных течениях — его «коронка». Он же настрадался. Мне жаль, что Бышовец давно не тренирует. Наверное, в какой-то момент надо было довольствоваться малым. Отступить назад, чтоб потом сделать два шага вперед. Хотя понимаю, почему президенты клубов относятся к Анатолию Федоровичу насторожено.

— Почему?

— Любит все решать сам. Президент ему не нужен. А футболисты Бышовца ценят. Выбивая условия для себя, никогда не забывает о команде.

— И вас деньгами не обидел?

— Мне в сборной полагались только суточные. Про премиальные не в курсе. Мы же в 1998-м проиграли все матчи. Когда в 2002-м при Романцеве стал пресс-атташе на время чемпионата мира, о зарплате тоже речь не шла. Предупредили, что будут бонусы.

— Какие?

— Цифры не озвучивали. После Туниса мне вручили семь тысяч долларов. Эта победа оказалась единственной.

— С Романцевым поладили?

— В основном контактировал с Гершковичем. Он в штабе олицетворял взвешенное начало. Романцев — суровый, упрямый, своенравный. Иногда темперамент слишком сильно влиял на его поступки.

Взять историю с предматчевыми пресс-конференциями, которые сборная обязана проводить по регламенту ФИФА. Романцев к ним относился, словно к детской забаве. Дескать, мы серьезным делом занимаемся, а ты ориентируешь на то, чтоб куда-то ходили, что-то рассказывали, отвлекались. Зачем эта клоунада?! В итоге к журналистам отряжали генерального менеджера Полинского.

— Матч с Бельгией смотрели со скамейки запасных?

— Да, потому что его транслировал второй канал. Едва присев, ужаснулся: «Как отсюда можно что-то разглядеть?! Рисунка игры вообще не видно!» Разницу почувствовал и в другом. Наблюдая за игрой с трибуны или по телевизору, кажется, что у футболистов есть время принять решение. Даже при самом жестком прессинге. Там понял, насколько им тяжело. Расставаться с мячом надо гораздо быстрее, чем я себе представлял. Не успеваешь получить, а тебя накрыли!

— Еще что запомнилось?

— Жуткий нервяк перед игрой. Разве что Карпин излучал уверенность. У остальных ноги дрожали. После матча Сычев плакал, Романцев сразу объявил об уходе. А я обратил внимание на Александра Корешкова.

— Его заслали собирать информацию о группе, где были Бразилия и Турция. С кем-то из них Россия могла встретиться в 1/8 финала.

— Совершенно верно. Как раз ко второму тайму добрался до стадиона. С толстой-толстой папкой. И вот, сидел Корешков в углу раздевалки, листал рассеянно конспекты, которые уже никому не нужны…

***

— Кто первый произнес в ваш адрес — «нефартовый»?

— Началось в 2008-м, когда на чемпионате Европы проиграли в группе Испании. Хотя в репортаже цитировал Акинфеева, который сказал в интервью, что пока этот матч — не самый важный. О том же толковал Хиддинк. Поражение не помешало сборной выйти в плей-офф. Но по реакции болельщиков почему-то превратилось в судьбоносное.

К разговорам на эту тему отношусь спокойно. Воспринимаю футбол как шоу, где прогнозы, слухи, сплетни, предрассудки — часть игры. Если уж меня коснулось, восставать глупо, непоследовательно, да и нечестно. Пусть говорят!

— Что-то потеряли из-за этого?

— Все относительно. Чтоб не злить народ, мне не поручали матчей сборной России на ЧМ-2014. Зато доверили финал. Это полностью удовлетворило мои амбиции. Как и работа в Санкт-Петербурге на жеребьевке ЧМ-2018. Настоящий вызов для комментатора.

— Почему?

— Миллион нюансов, непонятные правила, разные языки… Надо все объяснять.

— Кто поразил тем, что рассуждал о нефартовости на полном серьезе?

— Телеведущий Владимир Соловьев, например. У нас хорошие отношения. Читая его интервью, улыбнулся: «О, как интересно Володя обыграл…» Через несколько строк с изумлением обнаружил, что это не ирония. Искренне так считает!

— А футбольные люди?

— Могут что-то в шутку сказать, не более. Машину я не вожу, пользуюсь общественным транспортом. Но и там ни разу не слышал в спину: «Нефартовый…» Наоборот, подходят, фотографируются. Просьбы расписаться все чаще сопровождаются фразой: «Дайте, пожалуйста, автограф для дедушки. Под ваши комментарии прошла его молодость».

— Права-то у вас есть?

— Со времен ТАСС. Но езда за рулем никогда не приносила радость. Да и удобнее на метро.

— Пранкер вам звонил?

— Нет. Для меня загадка, как люди попадаются на эту удочку. Мне кажется, сразу проявится какая-нибудь странность, по которой можно его распознать.

— С Тиной Канделаки знакомы?

— Однажды брала у меня интервью для своей программы. Было мило. Правда, Тина очень быстро говорит. К тому же, задав вопрос, часто перебивает, начинает сама отвечать. Трудно вставить слово. Я больше слушал, чем рассказывал.

— Потянет Канделаки на «Матч ТВ»?

— Искренне желаю ей успеха. Чтоб руководитель таким каналом, не обязательно быть спортивным журналистом. Важнее организаторские качества. Меня другое смущает. Программы о здоровом образе жизни в разных вариациях были и на «России». Не пошло. Не потому, что делали бездарно. Это априори не имеет рейтинга. Чтоб народ такие передачи смотрел, надо придумать что-то необычайно талантливое. Не купленное по западной лицензии, а свое. На уровне «КВН» или «Что? Где? Когда?» Если мыслить такими категориями, возможно, что-то получится.

— К разговору о финале ЧМ-2014. Что стряслось с вами в Рио накануне матча?

— Укусило какое-то насекомое. Правый глаз закрылся.

— Могли отказаться от финала?

— И в мыслях не было! На 120 минут почувствовал себя Синявским. Не самые приятные ощущения — смотреть футбол одним глазом. Плюс читаю в очках, во время репортажа неудобно было пользоваться записями. Ничего, выкрутился. А глаз через пару дней пришел в норму.

— Больше в Бразилии плохого не случалось?

— В Натале попал под тропический ливень. Отработал матч, вышел со стадиона ловить такси — и началось! Укрылся около горы под дырявым навесом, с которого стекала кирпичного цвета вода. Вымок до нитки. Смеркается, машин нет, я на грани отчаяния…

— Кошмар.

— Вернулся на стадион, отыскал выход с другой стороны, поймал такси. Приехал в гостиницу, и выяснилось — номер затопило!

— Какие еще в командировках были происшествия?

— В Сиэтле на Играх Доброй воли-1990 угодили в мелкую аварию. Я бы и не упоминал о ней, если б не смешные обстоятельства. В машине сидела дружная компания журналистов — Гусев, Кукушкин, Коршунов и Игорь Уткин. А врезался в боковую дверь гигантский белый лимузин, которым управляла 95-летняя старушка. В Москве из этого раздули сенсацию, написали, что произошла автокатастрофа с участием российских журналистов. Жене пришлось понервничать, пока не позвонил.

В основном же ЧП связаны с комментаторской позицией. В Калининграде работал на матче «Балтика» - ЦСКА. Кабины нет. Усадили на трибуне среди местных болельщиков, накрыли плащ-палаткой игривых красно-желтых цветов. После каждого свистка арбитра в пользу армейцев, вскакивали, косились на меня, прислушивались. Если оценка событий на поле шла в разрез с их мнением, недовольно гудели. Временами переходил на шепот.

В Гранаде был товарищеский матч Испания — Россия. Говорят: «Микрофон где-то на трибуне, ищи». Бегал, заглядывал под скамейки.

— Нашли?

— Да. Потянув за провод из какой-то дырки. До эфира оставалась минута. Вел репортаж стоя, в толпе испанцев. Но хуже всего — в албанском Шкодере.

— Там-то что?

— Снова играла сборная. На стадионе повели к директору. Думаю: «Познакомить хотят. Зачем?» Выяснилось — комментировать придется из его кабинета. Стол с зеленым сукном, зарешеченное окно, телефон. Никакого монитора.

— Ваш коллега Андрей Голованов берет на эфир запасные очки, несколько ручек, бутылку воды. А вы — что?

— То же самое, но побольше. Две бутылки воды, три-четыре ручки. И фломастеры.

— Хоть раз вам понадобились запасные очки?

— Нет. Подметил, кстати, странную особенность. Каждый репортаж заканчиваю с развязанными шнурками. Видимо, так завожусь во время матча, что непроизвольно делаю ногами какие-то движения в такт игре.

— В Солт-Лейк-Сити вы комментировали с Никитой Михалковым открытие Игр и хоккейный полуфинал Россия — США, в Турине-2006 — закрытие. Это испытание или наслаждение?

— Работа в паре с непрофессиональным комментатором — всегда испытание. Чувствуешь ответственность за человека. Роли распределены, ты основной, должен его направлять. Сложнее всего было на хоккее найти баланс — как проявить ярчайшую индивидуальность Михалкова, и не упустить ход матча. Игра-то динамичная.

А вот церемонии открытия, закрытия прошли гораздо лучше. Там на первом плане — режиссерский момент. Можно долго рассуждать на отвлеченные темы. За Турин получили ТЭФИ.

— Про Никиту Сергеевича говорят — барин. Прочувствовали на себе?

— Нет. Был очень тактичен. В Солт-Лейк-Сити смиренно отстояли гигантскую очередь на стадион. Смеялись, фотографировались. Жалели, что нечего выпить.

— Позволяете себе алкоголь перед репортажем?!

— Было два случая. Первый — в Варшаве на матче Лиги чемпионов «Легия» - «Спартак». Декабрь 1995-го, температура минус 12. К концу первого тайма окоченел. Мечтал в перерыве согреться под трибунами, но Леня Трахтенберг, спартаковский пресс-атташе, крикнул снизу: «Будь на месте!» Ждал его на морозе не зря — узнал, что Романцев сообщил игрокам об уходе из клуба в сборную. Новость выдал в эфир, но теплее не стало. Тогда сердобольный польский комментатор предложил сливовицы.

— Второй случай?

— С Михалковым — в Турине. Было очень холодно, он произнес сакраментальное: «Ну что?» Я руками развел, а саратовский коллега неожиданно извлек фляжку с коньяком. Сделали по глоточку.

— Раз ТЭФИ дали — коньяк работе не помеха.

— Пригубили символически. Вообще-то алкоголь хорошо переношу, так уж повелось. На «Владивостоке» чистый спирт пробовал — и ничего, держал удар. Ледокольщики оценили. Теперь предпочитаю пиво.

***

— С 1994 года вместе с Всеволодом Кукушкиным вы работаете синхронным переводчиком на конгрессах ИИХФ. По слухам, на одном из недавних заседаний вспыхнул конфликт между представителями Канады и… Индии.

— Конфликт — громко сказано. Состав делегатов неоднородный. Членов ИИХФ — около семидесяти, включая федерации хоккея на роликовых коньках. Крупные хоккейные державы обсуждают глобальные темы — взаимоотношения с НХЛ, организация чемпионатов мира, паузы для игр сборной. Если же вопросы попроще, мелкие федерации активизируются. На том конгрессе заговорили о необходимости уменьшить размер вратарских щитков.

— Зачем?

— Идея-то здравая. Раньше было мало габаритных вратарей. Сегодня — сплошь и рядом. А щитки — такие же, как прежде. Ворота перекрыты почти целиком, результативность снижается. Когда в дискуссии уже вроде поставили точку, поднялся представитель Индии. Нудно рассказывал о щитках, высчитывал сантиметры. Канадцы ерзали на стульях, скрежетали зубами. Не выдержав, оборвали на полуслове: «Вы щитки-то хоть видели?!" Индийская делегация обиделась, грозилась покинуть заседание в знак протеста.

— Самый неудачный перевод в вашей жизни?

— Студентом подрабатывал на «Совэкспортфильме». За картину платили 5 рублей — на эти деньги можно было поужинать в ресторане. Как-то переводил фантастику. Начинается кино, звучит тарабарщина. Суть в том, что люди соотносятся с предметами мебели. Сюжет построен на этом. Надо было тупо переводить. Я же попытался найти рациональное зерно, все перевернул. Когда к середине фильма наступила ясность, запутался окончательно. Еще была история с «Последним танго в Париже». Для генералов и жен устроили закрытый показ. Ночью!

— Где?

— В ледовом дворце ЦСКА. На входе дежурил солдатик с винтовкой, проверял пропуска. Генеральские жены — в роскошных нарядах, с бриллиантами. Расселись на трибуне, огромный экран.

— Вы представляли, о чем картина?

— Понятия не имел! Поначалу смущенно выдавливал из себя фразы: «Я сейчас тебя поимею…» Это в лучшем случае.

— А в худшем?

— В 70-е в моем арсенале таких слов не было. Но сообразил — если дальше буду мямлить, нарушится художественный ряд. Нужно абстрагироваться и говорить то же самое, что герои. Матом так матом. Ну и шпарил до конца.

— Ситуация.

— Фильм долгий, закончился под утро. Кто-то уехал на машине, но многие пары шли к метро. Я с ними. Смотрели на меня так, будто стал свидетелем чуть ли не самой интимной стороны их жизни. Они были объединены тайной, а я пришел и все рассказал.

— Когда еще из вас лился поток мата?

— Если играю в футбол, бывает, прорывается. Если комментирую — никогда. У микрофона эмоции не такие сильные.

— Самое экзотическое место, куда звали провести корпоратив?

— В августе пригласили в Улан-Удэ на чемпионат мира по стрельбе из арбалета. Вел церемонии открытия и закрытия, соревнования не комментировал. За исключением показательных выступлений по арбалетному биатлону.

— Что это?

— Бег, через каждые сто метров стрельба — из винтовки, пистолета, лука, арбалета. 14 стран-участниц. Про каждого спортсмена надо ввернуть что-нибудь интересное. Причем на двух языках — зарубежных гостей на стадионе много. В итоге репортаж на русском и английском длился 6,5 часов!

Подобные мероприятия, как и корпоративные матчи, развивают чувство юмора, держат в тонусе. Говорить-то можно, что угодно. Все, что непозволительно в официальном репортаже. Любые шуточки идут на ура.

— Если б вновь предложили участвовать в «Последнем герое» — согласились бы?

— Нет. Для неподготовленного человека выдержать испытания физически сложно. Хоть тогда был помоложе. Меня тяготило не отсутствие еды, а нехватка информации. Россия в тот момент претендовала на проведение чемпионата Европы. Я сделал ролик, который Колосков повез на презентацию в Бельгию. Поехал бы с ним, но вместо этого торчал на острове. Думал: «Сижу тут, ничего не знаю, занимаюсь черт-те чем…»

— Сильно похудели?

— За 18 дней — на 12 кг. В Москве они очень быстро вернулись.

— Как пережили падение со скалы?

— Это самый первый конкурс, я — капитан команды. От наплыва эмоций и желания себя проявить занялся не своим делом. Лезть должен был маленький и юркий. Такие ребята были. А у меня нога соскользнула, рухнул с трехметровой высоты. Напоролся на камень, пробил подбородок насквозь.

— Зашили?

— Да. Снимали в декабре, показывали — в феврале. Детали проекта не раскрывались. Но «желтая» пресса что-то разведала, опубликовали заметку: «На съемках „Последнего героя“ пострадал Виктор Гусев. Напоролся на ядовитый кустарник. Кровь комментатора обагрила доминиканский песок…» Дома прочитали, поднялся переполох. Связи-то нет. Жена позвонила на Первый канал — успокоили.

***

— Ваш дед, поэт и драматург Виктор Гусев — личность легендарная. Написал «Песню о Москве», «Полюшко-поле», «Марш артиллеристов». За сценарии к фильмам «Свинарка и пастух» и «В шесть часов вечера после войны» получил Сталинские премии. Умер внезапно…

— В 34 года. Его с детства мучили головные боли. Из-за этого не взяли в армию. Когда началась война, семью эвакуировали в Ташкент, а он остался. Жил в гостинице «Москва», потому что квартиры не отапливались. Работал в радиокомитете, с поэтическими бригадами выезжал на фронт. В январе 1944-го зашел с композитором Тихоном Хренниковым в ресторан Дома актера. Сели, сделали заказ. Вдруг дед уронил голову на стол и умер.

— Кровоизлияние в мозг?

— Да. Врачи говорят, что сейчас бы точно спасли… В тот же день бабушке позвонил Сталин. Сказал два слова: «Жаль детей». И положил трубку. Ни здравствуйте, ни до свидания. Что это было? В чем смысл фразы, за которой ничего не последовало? Больше никаких контактов с вождем. Мише, моему папе, тогда было 9 лет, Лене — 3 года.

— В дачном поселке вы живете на улице, названной в честь деда. Какие вещи дома напоминают о нем?

— Круглые очки, похожие на те, что носил Джон Леннон. Продуктовые карточки военных лет. Разные пропуска — на демонстрации, парады, в ресторан «Арагви», чтоб пройти без очереди… Между прочим, он вел радиорепортажи парадов с Красной площади. Сидел в ГУМе с Львом Кассилем и комментировал. Видите, как в нашей семье все переплетено. Еще дед писал для «Правды» передовицы — в стихах.

— Газеты сохранились?

— Нет. Обиднее, что не остался вариант гимна Советского Союза. Он участвовал в конкурсе, который выиграл Сергей Михалков. По приказу Сталина все копии изъяли и уничтожили. Слава богу, авторов не тронули.

— Чем не устроил вариант деда?

— Вроде бы Сталин сказал: «Стихотворение хорошее, но это не гимн. Многовато о природе, да еще Бога зачем-то упомянул…»

— Правда, что мама до сих пор работает?!

— Да. Всю жизнь на одном месте — в Институте высшей нервной деятельности и нейрофизиологии. Профессор, доктор наук. Занимается электроэнцефалографией. Изучает перед операцией состояние мозга, расположение опухоли. Маме — 81, но отпускать на пенсию ее не хотят.

— Детей у вас трое?

— Да. Юле — 28. Лингвист и музыкальный продюсер, живет в Лондоне. У мужа там бизнес. Я уже дважды дедушка. Нине — 26, актриса МХТ.

— Когда-то вы рассказывали — так волнуетесь на премьере, что не успеваете осмыслить сюжет.

— Вроде бы уже привыкнуть пора, но ничего не меняется! Чтоб получить удовольствие от постановки, прихожу второй раз. Первый — бесполезно. На сцене слежу только за Ниной, переживаю. Домой еду и думаю: «О чем спектакль-то?»

— Вашему сыну Мише — 11. Учится в Лондоне. Не рановато?

— Сначала ходил в сельскую школу, в двух шагах от дома. Собирались подыскать новую, где-то в Москве, но Юля предложила: «Привозите Мишку к нам. Будет учиться в английской школе». Год прошел, что дальше — пока не решили. То ли до конца бить в эту точку, то ли возвращать. Сам он тоже не определился. Говорит, и в Лондоне хорошо, и в Москве.

— Когда вам грустно, что может поднять настроение? Любимая музыка?

— От музыки иногда обратный эффект. Лучше — беговая дорожка. И внутренняя работа над собой. Говоришь себе: «Почему приуныл?! Ну-ка встряхнись!»

— Зачем тренажер, если живете за городом?

— В том-то и дело! Он высчитывает сердечный ритм, четко регулирует нагрузку. В лесу же сразу начинаю неправильно ускоряться. В голове одна мысль: «Быстрее бы финиш!»

— Знаменитый борец и телевизионный начальник Александр Иваницкий нам говорил: «Жалею, что пожал протянутую Ельциным руку». Вы хоть об одном рукопожатии жалеете?

— Нет. Я бы не пожал руку такому злодею, как Гитлер. В другом человеке всегда можно найти что-то положительное, объяснить причину его скверных поступков. Понять — и простить.

— Ваша жизнь пропитана приключениями. Почему до сих пор не написали книжку?

— Постоянно думаю об этом. Есть уже какие-то наброски. Но… То лень, то дела не дают сосредоточиться. Я и музыку слушать не успеваю. Коллекция дисков давно перевалила за несколько тысяч. Покупаю новые, один включаю, остальные рассматриваю. Как марки. Убираю не распакованные на полочку. До лучших времен.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ. «Спорт-Экспресс», 23.10.2015