«ШИЛТОН ПРОСИЛ 500 ФУНТОВ ЗА ИНТЕРВЬЮ, ДЗЕНГА — «РУССКУЮ КУКЛУ»


1967 год. Режиссер Владимир Коновалов (слева), оператор Георгий Епифанов (справа) и хоккеист «Спартака» Вячеслав Старшинов на съемках фильма «Три капитана».
 
Герой рубрики «Разговор по пятницам» — легендарный спортивный кинодокументалист Владимир Коновалов.

В ревнивой кинематографической среде о нем отзываются почтительно: Коновалов — легенда.

Кажется, нет счета его документальным фильмам о спорте. Было время, когда у Владимира Федоровича уходило на кино три недели. 15 фильмов за год — пусть кто-то попробует повторить рекорд.

От этих картин такое тепло, что хочется пересматривать снова и снова. Никакой художественный фильм так не пробирает. Его герои на час снова с нами, снова живы — Лев Яшин, Эдуард Стрельцов, Константин Бесков, Людмила Пахомова…

Завтра легенде — 80.

МИКЛАШЕВСКИЙ

— Первым делом откройте тайну — как можно снять фильм за три недели?

— Создавал две-три бригады, распределял задания. Потом все сам монтировал. Как-то успевал!

— Зачем столько?

— Требовался уровень — и некоторые режиссеры пахали на износ. В 60-е, 70-е таких периодов у меня было несколько.

— Вы и сегодня работаете, несмотря на болезнь?

— Я — худрук студи «Юность», которая выпускает в основном спортивные фильмы. Ко мне домой привозят аппаратуру, помогаю монтировать. Выдаю задания на съемки. Заканчиваю фильм, который называется «Коллекционер». Не о спорте. А последнее мое спортивное кино — «Спартак». Точка невозврата». История футбольного клуба за весь век — от Старостиных и победы над басками до наших дней.

— Давно сняли?

— В прошлом году. Чуть раньше — «Бесков. Футбол и вся жизнь».

— Приблизительно — сколько стоит документальный фильм?

— Если небольшой, на полчаса — около 600 тысяч рублей. С первого до последнего кадра. Сейчас мечтаю, чтоб по моему сценарию сняли полнометражное кино об Игоре Миклашевском. В курсе, кто это?

— Боксер, разведчик, завербованный для убийства Гитлера.

— Когда-то сделал о нем документальный фильм. Затем написал сценарий для игрового кино. Предложу Карену Шахназарову — думаю, заинтересуется. Я дружил с Миклашевским, о самых драматичных поворотах в биографии этого уникального человека знаю не понаслышке.

— Где познакомились?

— О, это отдельный сюжет! На студии Горького собирались запускать фильм о Наташе Качуевской. Студентке ГИТИСа, геройски погибшей под Сталинградом в 1942-м. В Москве в ее честь назвали улицу, но в 90-е переименовали обратно в Скарятинский переулок. На роль Наташи было много претенденток, но мама, актриса Александра Леонидовна Спирова, отметала всех. Кто-то посоветовал прийти на пробы моей жене.

— Актрисе Алле Мещеряковой?

— Совершенно верно. Мама воскликнула: «Вот — Наташа!» Завязалось общение. К сожалению, фильм не состоялся — режиссер попался слабый. В итоге об этой девочке я снял документальное кино, где закадровый текст читает Алла. Через Александру Леонидовну познакомились с сестрой — Августой Леонидовной Миклашевской и ее сыном Игорем.

Миклашевская — звезда Камерного театра, последняя любовь Есенина. Посвятил ей стихи из цикла «Любовь хулигана». А маленькому Игорю, рассказывала она, дарил конфеты, игрушки, фотоаппарат. Его отец — балетмейстер Большого театра Лев Лащилин. Но брак не регистрировали, и Августа дала сыну фамилию первого мужа.

Игорь занимался боксом, в 1941-м выиграл чемпионат Ленинграда. Дальнейшей карьере помешала война. Он прекрасно говорил по-немецки, который выучил в школе. И в 1942-м его забросили в тыл к фашистам. Под видом перебежчика сдался в плен.

— Не раскололи?

— Долго держали в камере, проверяли. Устроили мнимый расстрел. Поставили к стенке, одна пуля врезалась в доску над головой, другая просвистела над ухом. Отправили в лагерь, откуда весной 1943-го с эшелоном военнопленных привезли в Нормандию. Рыл траншеи, познакомился с французом Мареном, стрелочником на железной дороге. Тот боксировал в местном кафе, развлекал немецких офицеров. Марен предложил выйти на ринг и Миклашевскому.

— Зачем?

— «Легенда» строилась именно на его боксерском прошлом. Он проводил бои с французами, вскоре против него выставили немца, которого нокаутировал. Популярность росла, Игоря перевезли в Берлин. Там тренировался, выступал в Лейпциге, стал чемпионом немецкой армии по боксу. На него обратил внимание Макс Шмелинг. Подарил свою фотографию, размашисто расписался.

— Сохранилась?

— Мне в Москве показывал! Но непутевые родственники Игоря снимок потеряли.

— Мы читали, что Миклашевский должен был влиться в высшее общество нацистской Германии с помощью дяди-перебежчика, актера Всеволода Блюменталь-Тамарина, и Ольги Чеховой.

— Дядя в Германии на таком уровне не котировался. Это ерунда — как и версия, будто Игорь его убил. Не мог этого сделать! У него было совсем другое задание. А вот с Ольгой Чеховой, любимой актрисой Гитлера, действительно встречался пару раз. Теперь пишут, что она была связной Берия, однако конкретных подтверждений, что работала на советскую разведку, нет.

— Про нее что Игорь рассказывал?

— Его фраза: «Я так и не понял — была Ольга двойным агентом или нет…» Впрочем, в истории самого Миклашевского тоже есть белые пятна. Некоторые материалы до сих пор в архивах под грифом «секретно».

— Почему отменили приказ о ликвидации Гитлера?

— Решение принимал лично Сталин. Опасался, что после смерти фюрера Германия и союзники договорятся за спиной СССР. Отмена операции спасла Игорю жизнь. Говорил, до него шесть человек готовили покушение на Гитлера — все погибли.

— Приключения на этом не закончились?

— Из Берлина перебрался по Францию. Устроился на немецкий завод, производивший оружие. Наладил связь с французскими партизанами, и завод взорвали. Фашисты расстреляли всех, кто работал в той смене. В том числе Миклашевского.

— ???

— Повезло. Пуля прошла через горло. В горе трупов еле живого его обнаружила Ирен Спаде — актриса, участница Сопротивления. Вытащила, отнесла к партизанам. Среди них был врач. Сказал: «Нужна срочная операция, в полевых условиях она невозможна. Созрел план.

Его облачили в форму недавно убитого партизанами немецкого капитана, на которого был немножко похож. Устроили засаду на шоссе, расстреляли водителя «Виллиса» и перенесли туда Игоря. Вскоре мимо проезжали немцы. Раненого подобрали, отвезли в госпиталь. В этот момент началась бомбежка. Часть здания рухнула, две бетонные плиты сложились домиком прямо перед его лицом. Кто-то увидел — и Миклашевского снова спасли.

— С ума сойти.

— Госпиталь — немецкий. Ранение в горло пару месяцев не позволяло издавать звуки, но это и к лучшему — мог спокойно лечиться. Питался желтками яиц да разбавленным вином. Когда пошел на поправку, хирург «обрадовал»: «Завтра из Берлина приедет ваша жена. Мы разрешили навестить вас».

— Жена — настоящего капитана?

— Да. Игорь в палате обдумывал ситуацию. Вдруг зашла пожилая санитарка. Начала мыть окно и тихонько напевать по-русски. Эта женщина в начале 20-х годов приехала во Францию из России. Игорь шепнул: «Я русский. Из Москвы, с Конюшков. Помогите…» Вечером его вывезли из госпиталя в куче старого белья.

— Куда?

— К французским партизанам. Воевал в их отряде. После капитуляции Германии уже в составе штаба наших войск патрулировал Париж. Тут очередной невероятный изгиб. На улице столкнулся с Ирен Спаде. Узнала Игоря сразу — он-то был без сознания, когда его обнаружила. Несколько дней гуляли по городу, позже встретились и в Москве — Ирен приезжала с какой-то делегацией.

— Миклашевский вернулся в Москву в 1947-м. Как избежал ареста?

— Сам удивлялся, почему не посадили. Генерал КГБ Ильин, которому я в лоб задал этот вопрос, ответил: «Игорь рассказал все настолько подробно, что нельзя было не поверить…» Его наградили орденом Красной звезды, дали двухкомнатную квартиру в районе Сокола.

— Чем занимался в мирной жизни?

— Был тренером-консультантом по боксу и судьей на ринге. С Игорем связано еще два ярких эпизода. «Белый Бим, черное ухо» — история про его собаку. Гавриил Троепольский написал об этом повесть, а Станислав Ростоцкий ее экранизировал.

— Второй эпизод?

— В ресторане сада «Эрмитаж» с Игорем и ребятами из съемочной группы отмечали выход картины. За соседним столиком сидела подвыпившая компания. Слово за слово, началась драка. Миклашевский одного завалил — больше к нему не лезли. А вот мне здорово досталось. Наутро с двумя фингалами приковылял на работу. Кто-то пошутил: «Зато честь родной студии защитил…»

ВЛАСОВ

— Работая над документальными фильмами о легендах спорта, открывали для себя много интересной хроники?

— Интересной хроники вообще мало. Почти вся использована. Если не хочешь повторов — ищи свежие идеи. Да и хроника — примитивная. Снимали люди, далекие от спорта. Это потом появились глыбы уровня Льва Михайлова и Рубена Петросова.

— Петросов? Был такой видеооператор в «Торпедо». Умер в 2011-м.

— Рубен там работал в последние годы. До этого много лет мы снимали вместе фильмы. Выдающийся оператор с точки зрения знания и понимания спорта. Хоть необразованный парень, из ассистентов. Чувствовал момент, когда нужно вклиниться любой ценой. Лев Михайлов — такой же. Это потрясающее качество!

Помню, на Олимпиаде-1980 в Москве, где я снимал пять фильмов разом, нам в качестве главных дали операторов с «Мосфильма». Им подчинялось два-три из наших. Так эти «главные» ничего не могли снять. Привыкли каждый кадр выстраивать. В спорте этим заниматься некогда.

— Все упускали?

— Да! Говорю: «Следи, сейчас будет обгон, вот в этом месте» — «Да, да…» И — ничего. А нашим даже подсказывать не нужно было, сами все знали. Потом Юрий Озеров сделал фильм о московской Олимпиаде целиком на материале документалистов.

— Снимать спорт сможет не всякий оператор?

— Далеко не всякий! Надо тонко чувствовать психологию борьбы! Вы видели мои фильмы «Двое на треке» и «Эта тяжелая штанга»?

— «Двое на треке» посмотрели.

— А «Эта тяжелая штанга» посвящена Яану Тальтсу и американцу Роберту Беднарскому. На чемпионате мира-1969 в Варшаве я поставил всю пленку, все деньги на то, чтоб снять эту дуэль! Риск оправдался. Вместо привычного репортажа о турнире родился фильм, который завоевал главный приз на фестивале в Палермо.

— Победил Тальтс?

— Да, хотя американец котировался выше. Подвели нервишки, затрясло — не привык Беднарский к жесткой конкуренции. Тальтса, наоборот, она разжигала, придавала сил. Ответственный секретарь Международной федерации тяжелой атлетики Оскар Стейт следил, чтоб возле помоста не было посторонних. Но в какой-то момент я подкрался поближе, крикнул: «Как ты, Яан?»

— Что ответил?

— «Сколько надо для победы, столько толкну!» Излучал фантастическую уверенность. И вот, решающая попытка. 212,5 кг — мировой рекорд, на 6,5 кг превосходивший вес, который Тальтс когда-либо поднимал. Взял!

— Кого еще из штангистов снимали?

— Юрия Власова, например. Один из героев фильма «Линия судьбы». У него квартира в Чапаевском переулке — в том же доме, что у Валентины Тимофеевны Яшиной. Тяжелый человек. Закрытый, живет в своем мире, пишет романы, никого не принимает. Обижен на весь белый свет.

— Из-за поражения полувековой давности — на Олимпиаде в Токио?

— Не только. Выступал за ЦСКА, но после конфликта с чиновником, который разорвал его учетную карточку, лишился военной пенсии. А в Токио, по мнению Власова, Леонид Жаботинский поступил нечестно, скрыв свои возможности. У Жабо другая точка зрения. Говорил мне: «Кто больше поднял, тот и первый. Так что выиграл я законно!»

— Согласны?

— Власов сам виноват — не просчитал ситуацию. Жабо-то — мужик хитрый. Во второй попытке сделал вид, что 217,5 кг ему не по зубам. А в третьей, когда Власов уже закончил, — спокойно толкнул от груди. Но на чемпионате мира в Варшаве Жаботинский меня разочаровал. Вальяжный, на тренировках ходил, палочку подкидывал — больше себя не утруждал. В итоге даже начальный вес в рывке не взял!

МЕТРЕВЕЛИ

— «Двое на треке» — фильм удивительный. Его же показывают первокурсникам ВГИКа?

— Одно время для поступивших во ВГИК, но еще не понимающих, чем будут заниматься, 1 сентября демонстрировали несколько картин. В том числе эту. Фильму дали несколько призов как «репортаж», хотя никакого репортажа в нем нет. Отснят всего-навсего из девяти заездов. Все сделано руками! Мозгами!

— Помните, когда почувствовали: что-то получается?

— Я с самого начала знал, что получится. Не сомневался. Настолько разные два героя. На этой разнице можно было играть. Если б с героями что-то не клеилось, вытянул бы на мастерстве. Главное, сюжет хороший. Вот точно такая же уверенность была в фильме «Чайковскому посвящается» — про конкурс пианистов. Снял совместно с режиссером Вадимом Раменским. Фильм не спортивный — но сделан по законам спорта. Соревнование музыкантов.

— Человек, научившийся снимать спорт, сможет снимать, что угодно?

— Я бы не сказал. В художественных фильмах своя специфика — выставить свет, записать сцены, глубокие разговоры… Совсем другое! А у меня в «Двух на треке» сцена с падением велосипедиста Пхакадзе. Тут не надо быть художником-постановщиком, тут надо чувствовать.

— Предчувствовали падение?

— Говорю оператору: «Стой на вираже, что-нибудь придумаем». Одному велосипедисту на отборочном заезде шепнул: «Ты не бойся Пхакадзе. Он все время будет идти позади, а на последнем вираже попробует догнать и обойти. Не пропускай. А там уж как решится…»

— Послушал вас?

— Да. Не побоялся, не пропустил. Пхакадзе врезал ему сзади в колесо.

— Два героя вашего фильма — могучие велогонщики Игорь Целовальников, олимпийский чемпион-1972, и Омар Пхакадзе, чемпион мира, лучший спринтер СССР 60-х. Судьбы сложились трагично: один умер в 42 года, другой — в 48.

— Сначала страшные перегрузки в велоспорте, потом — переход к обычной жизни. Не режимили. Кстати, после моего фильма оба получили квартиры, Целовальников в Харькове, Пхакадзе — в Тбилиси. Очень понравилось кино городским начальникам. А какая слава была у Пхакадзе в Тбилиси! Это что-то! Я знаю, как там умели чествовать — жил дома у Славы Метревели.

— Ничего себе.

— Мы дружили. Ежедневно к его балкону являлись свадебные процессии: «Слава, выйди, благослови!»

— Что Слава?

— Матерился, но выходил. Но чаще — на балкон, мрачно произносил два слова на грузинском — и исчезал, захлопнув дверь. Он вообще излагал емко.

Подружились мы, когда Слава играл в «Торпедо». В ту пору к нему делегации шли из Грузии одна за другой. Все говорили: «Какой бы ты ни был, старый, не старый, — ждем тебя!» Обеспечили роскошной квартирой и дачей. У Метревели в Тбилиси был свой ресторан.

— Мы слышали — пельменная. И не его, просто служил директором.

— Ничего подобного. Частный ресторан. Уже тогда, при Советской власти. Мы там регулярно обедали. Что в Тбилиси, что в Ташкенте такие вещи никого не смущали. У Месхи, например, была своя заправка. Еще тренировал глухонемых.

— Вот у него-то дом, говорят, был шикарный. С бассейном под балконом.

— Да, у Месхи было все. Вот у кого ничего не было, так это у Кипиани. Тот был предан только футболу. Даже дачу не успел построить. Выделили землю, так остался пустырь…

— Чем еще удивлял? Метревели

— Им, футболистам сборной СССР, принесли бутсы. Слава показывает: «Вот, смотри, чем нас кормят. В этом я должен играть!»

— Что не так?

— Рваные! Ношеные! Самое интересное — действительно, надел и пошел играть.

— Про Метревели вы фильм так и не сняли?

— Деньги-то выделяло государство, а что просить на Метревели — если на тему «Иванов — Стрельцов» долго не давали? Но если уж средства на фильм отпускались, мы ни в чем нужды не знали. Хватало выше крыши. Сейчас командировку пробить — целая история. А тогда, чтоб снять «Двое на треке», фильм в девять минут, я получил шесть командировок!

— Сняв художественный фильм, режиссер при Советской власти на заработанные деньги мог жить год?

— И неплохо жить!

— У вас были условия другие?

— Могу рассказать. Зарплата — 220 рублей. Если фильм проходил в нашей разнарядке как произведение выдающееся, причитался гонорар в 1200 рублей. Так оценили «Двое на треке», «Эту тяжелую штангу» и «Чайковскому посвящается». Три моих фильма прошли по супер-категории. Сильнее «высшей».

— Не самые большие деньги за выдающийся труд.

— 1200 за сценарий, плюс столько же — за режиссуру. Причем эту сумму платили за одну часть, десятиминутку. А «Чайковский» у меня из шести частей. Умножайте!

— При таком раскладе могли бы снять и десять.

— Э-э, нет… Тут идешь по чувству. Мне важнее было конфету сделать. Для меня деньги никогда не были главным, не вели в этом вопросе. Останавливался там, где драма заканчивается.

— Коллеги специально «надували» свои картины?

— Случалось другое. Некоторые люди не могли быстро работать. Все время им чего-то не хватало, не было продумано. Вот я считаю себя счастливым режиссером, который может хоть через двадцать, хоть через сорок лет пересмотреть свою картину — и понять: ничего не надо менять. Это и есть счастье!

Я часто ездил в Грузию на конференции как заместитель председателя Всесоюзной комиссии по документальному кино. Мотался по студиям, помогал молодым. Грузины мне задали вопрос: «Что такое — счастье режиссера?» Сделать фильм, который нельзя изменить!

— Неужели ни в одном своем фильме не хотели бы что-то подправить годы спустя?

— Разве что в некоторых.

— В «Бескове», например?

— Длинный, 57 минут! «Жидковатая» картина. Надо было сделать чуть плотнее.

БЕСКОВ

— Алексей Габрилович во время съемок «Невозможного Бескова» становился объектом раздражения Константина Ивановича. А вы?

— Нет. Только дома сниматься отказался. Категорически!

— Почему?

— Фильм Габриловича ему ужасно не понравился. Все, начиная с названия. Там много домашних съемок. С той поры Бесков дома снимать запрещал. Вошли мы туда с камерой лишь после его смерти.

— А вам понравился фильм Габриловича?

— Нет. Леша не нашел общего языка с Бесковым. Там есть кадры, где они идут — Бесков впереди, Габрилович отстает. Кадры символические: каждый шагает своей дорогой. В этом тоже есть определенный интерес, говорит о характере, но… Габрилович не попытался влезть к нему в душу. Получилось поверхностно.

— Бескова вы снимали и в фильме «Больше, чем футбол» — о турне московского «Динамо» по Великобритании в 1945-м.

— Константин Иванович смотрел хронику и отпускал реплики. Я спросил: «А что было бы, если б в Англии вдруг проиграли?» Бесков отшутился, а Валерия Николаевна прошептала: «Страшно подумать, что было бы. С «Динамо» могли сделать то же самое, что в 1952-м — с ЦДКА».

— Почему это не вошло в фильм?

— Не было цели — что-то поставить под сомнение. Я вообще считаю, что документальное кино должно сохранить эпоху. Передать дух. Но так, чтоб в этом была правда характеров и мыслей. Показать живыми людей, которые играли роль в то время. То, что нам удается добиться в раскрытии характеров, — это гораздо сильнее, чем все игровое кино вместе взятое. Когда сыграно актерами — не то…

— В каком году снимали «Больше, чем футбол»?

— В 2001-м. Кроме Бескова из участников турне еще были живы Владимир Савдунин и Леонид Соловьев. Пообщался с ними для фильма. В Лондоне надеялся встретиться с кем-нибудь из тех, кто играл против «Динамо» за «Челси» или «Арсенал», но выяснилось, что никого не осталось. Как и в «Рейнджерс». Лишь в «Кардиффе» — человека три.

— Как у англичан с хроникой?

— Есть уникальные кадры матча в тумане — с «Арсеналом». Наши-то операторы, которые сопровождали команду, эту игру не сняли! Прежде возникали сомнения по поводу автора третьего гола «Динамо». Но на этой записи видно — из тумана выскакивает Сергей Соловьев и добивает мяч в ворота.

— Бывало, что в наших архивах находили хронику и поражались — просто бриллиант?

— Бриллианты — среди километров неразобранной пленки, которая лежит в Красногорске в Государственном архиве кинофотодокументов со времен Великой Отечественной!

— Что ж не разобрали-то — за 70 лет?

— Финансирования не хватает. В архиве штат маленький, работа — трудоемкая. Но делать ее нужно. Уже давно в документальных фильмах о войне гоняют одно и то же. А на тех пленках — бесценные кадры, которых не видел никто и никогда.

— Вы с Лени Рифеншталь были знакомы?

— Нет. Хотя в 2001-м приезжала в Россию — на фестиваль неигрового кино «Послание к человеку» в Петербург. Ей было 98 лет. Режиссер Михаил Литвяков, мой друг и президент фестиваля, рассказывал, что Лени очаровала всех. Мягкая, доброжелательная, чуть полноватая, но симпатичная. К фашизму никакого отношения не имела. Выполняла госзаказ.

— Талантливо?

— Не то слово! Особенно ей удавался монтаж многотысячных митингов, шествий, парадов, на которых выхватывала лица крупным планом. Мощное впечатление.

— Что вы очень хотели снять — но не сняли?

— Поединок теннисистов Александра Метревели с Тоомасом Лейусом. Как же мне этого хотелось! Настолько разные типы, разные темпераменты — настоящая психологическая драма. Восемь раз подавал заявку! Оказалось — никому не надо.

— Это Лейус время спустя задушил жену, приревновав к знаменитому режиссеру?

— Он самый. Из восьми лет отсидел три. Потом работал тренером сборной Грузии. Веллер про этого парня написал рассказ «Фуга с теннисистом».

— Вы с Лейусом обсуждали фильм?

— Нет. Вот поговорю — а заявку не примут. Смысл? Я знал: если что — найду с ним общий язык. Я всегда договаривался со своими героями. Даже с самыми сложными — вроде Льва Яшина.

ЯШИН

— Лев Иванович как персонаж — сложен?

— Да! Угрюмый, вечно недоволен — собой, командой… Вообще-то у меня четыре фильма, где снят Яшин.

— В одном из фильмов — потрясающая сцена. Пожилой Яшин в воротах стадиона «Динамо». Камера медленно опускается, и мы видим костыли. Легко было уговорить его на такую съемку?

— Вот тогда — легко. У нас уже были дружеские отношения, он делал все, что попрошу. А помните, чем завершилась та сцена, о которой вы говорили? Яшин идет — мимо пробегает молодежь. Камера выше, выше, выше… Эпизод, который придумал сценарист Александр Марьямов, вошел в «Линию судьбы», а потом и в фильм «Вратарь ХХ века».

— Благодаря вам сохранились на пленке похороны Яшина.

— Запомнилось, что люди пришли с мячами. Кидали в могилу. А Стрельцов подошел к Валентине Тимофеевне и тихонечко что-то сказал. Потом она мне передала эти слова: «Я следующий». Эдуард уже знал диагноз и предполагал, сколько с таким живут.

На похоронах Яшина мы поставили стремянку, крана не было — с нее снимали, как люди засыпают могилу. Лопаты не понадобились, всю закопали руками…

— Когда Яшин вас признал?

— Поехали в пионерлагерь к его дочерям. Хотели снять Льва с детьми, там как раз проводилась Спартакиада. Его девочки участвовали. Обстановка душевная — в этот момент мы стали частью семьи. Потом чувствую, что-то сдвинулось, совсем другие интонации…

Переросло в дружбу. Отправились на фестиваль спортивных фильмов в Каунас. В купе Яшин с Валентиной Тимофеевной, я — с Рубеном. Так Лев Иванович сбежал к нам, выпивали. Хоть ему нельзя было.

— Валентина Тимофеевна сердилась?

— Она добродушная. Хорошая женщина.

— Как вел себя Яшин до того, как отношения потеплели?

— Не препятствовал — но и не шел навстречу. Говорим: «Лева, подойди сюда!» — «Нет, я не могу…» После прощального матча сидит рядом с Пильгуем, расшнуровывает бутсы. Мы расчехляем камеру, наводим на Яшина — начинает бурчать: «Что вы меня снимаете? Никому это не надо!»

— Евгений Рубин, писавший с Яшиным книжку, нам рассказывал: «Он был одинокий и несчастный человек».

— Точно! Он жаждал, чтоб кто-то пришел — в картишки с ним перекинулся, в «дурачка». А не с кем! Иногда приезжал брат, откуда-то из провинции. Сидели, играли…

Когда Яшин закончил футбольную карьеру — другая жизнь ему не слишком-то была нужна. Все остальное тяготило. Жизнь, быт, вся эта бедность… Странно, но он выглядел бедным человеком!

— Вот так новость.

— Ему привозили подарки из-за рубежа. Золотое кольцо с бриллиантами прислал Замора, знаменитый испанский вратарь. Какие-то немцы вручили новый костюм. Не знаю, почему — но жил Яшин очень скромно…

— В больнице его навещали?

— Да. Беда случилась в Будапеште, куда Яшин поехал с ветеранами — оторвался тромб, закупорка сосудов, началась гангрена. Операцию могли сделать там, тогда был шанс сохранить ногу. Но оперировали в Москве — по причине его же вечного недовольства: «Не хочу с венграми связываться, лучше дома…» Упустили самые важные дни.

— Сейчас будут снимать художественный фильм про Яшина. Валентина Тимофеевна счастлива?

— Насколько я знаю, Валентине Тимофеевне эта затея не по душе. Впрочем, спросите у нее. До сих пор считает лучшим фильмом про мужа мой дипломный. А мне — не очень нравится.

— Почему?

— У председателя Спорткомитета Сергея Павлова была помощница. Занималась в том числе и спортивным кино. Выездами, запуском картин…

— Курировала от комитета вашу работу?

— Ну да. Попросила показать материал — и решила, что все это малоинтересно. Пригласила Яшина, каких-то чиновников, те надавали миллион советов и предложений. Давление было приличное. Заставили снять сцену, как Яшин учится в институте. Тот пришел на экзамен и слова не мог вымолвить. Педагог все сказал за него!

Яшин был нормальный парень. Хоть и скептически настроенный, без энтузиазма. Но вот дело свое делал изумительно. Понимал — его судьба зависит от того, в какой он форме. Как будет работать.

— Работал много?

— Помню, в проливной дождь едем с ним на тренировку. В лужах ловит мяч за мячом. Бил ему Сергей Сергеевич Ильин. Маленький, пузатый — но удар точнейший. Тренировка к концу — внезапно Яшин произносит: «Нет, ребята. Мы на каком месте? Четырнадцатом! Поэтому еще кросс, полтора километра…» Все оцепенели.

— И что — бежали?

— Пришлось. Яшин тогда был авторитетнее, чем любой тренер. Бежал, весь в грязи, усталый, самый старый в команде…

— Когда вас особенно поразила популярность Яшина?

— В Аугсбурге. Там устроили матч в его честь, играли сборные СССР и мира. Я в то время снимал «Линию судьбы», брал у Льва интервью по поводу Воронина. А потом отправился с теми же расспросами к Беккенбауэру. Так Франц даже не смог вспомнить, что это за Воронин такой.

— Не может быть.

— Да точно вам говорю. Я был поражен, показал фотографию Воронина: «Русский, такой-то номер, вошел в символическую сборную мира вместе с вами!» — «Не припоминаю…» А вот Яшина все знали и обожали. Лезли с цветами, фотоаппаратами.

— Вы уже чувствовали характер Яшина. Его раздражало?

— В таких ситуациях у него словно панцирь был. Все отскакивало. Чего он не любил, так это рассказывать. Обычно ограничивался репликами. Еще не любил, когда кто-то говорил, что его учитель — Хомич.

— Надо же. Почему?

— В то время это стало трафаретом. Но Яшин Хомича своим учителем не считал, совершенно разные вратари и люди. У Яшина была вообще другая природа.

— Расшифруйте.

— Яшин на поле был предельно сосредоточен. Ни на секунду не отвлекался от происходящего. Благодаря тому, что футбол знал профессионально, предугадывал ходы. Безошибочно выходил на то место, куда придет мяч. А Хомич спасал в последний момент.

— Кто из спортивных звезд закончил жизнь в нищете?

— Александр Альметов и Игорь Численко. Оба здорово поддавали. В 1990-м Альметов улетел в Нью-Йорк, надеялся, что там его помнят, помогут с работой. Но ничего не получилось. Промаялся полгода, вернулся в Москву и умер.

А Численко трудился в тресте озеленения Москвы. Для фильма о Воронине мне нужен был кадр — Игорь вспоминает друга на его могиле. Поехали на кладбище. Он прихватил с собой бутылку портвейна, к которой по дороге все время норовил приложиться.

— Отговаривали?

— Просто крепко сжимал его руку. Продумал вопросы, но они не потребовались. Едва подошли к могиле, Численко прорвало! Выдал такой монолог! «Ой, Валера, дурачки мы, дурачки! Что ж с тобой наделали…» Это была покаянная песнь. Почти псалом Давида.

— А потом?

— Сели в машину, он быстро выдул портвейн. Я спросил про его победный гол в ворота Италии на чемпионате мира-1966. Численко усмехнулся: «Я вообще свои голы не помню. Ни единого!» Страшная вещь — алкоголизм.

КОЗЬМИЧ

— Маму Стрельцова, Софью Фроловну, снимали вскоре после похорон сына?

— Да. Тяжелые съемки. Все время плакала, каждый день ездила на кладбище…

— Когда беседовали с Валентином Ивановым, не показалось, что к Стрельцову он относился без большой любви?

— Допускаю. Воронин достиг всего трудом. Стрельцов — талантом. Иванов — понемножку и тем, и другим. Сам признавал, что Эдуард — талантливее. При этом не скрывал раздражения, когда его просили рассказать о Стрельцове: «Опять?! Да сколько можно…» Ревность ли это? Наверное!

— На вас хоть раз Козьмич прогневался?

— Однажды неудачно повернулся и камерой, которая висела на плече, ударил его в живот. Еще и новенький костюм испачкал. Реакция была такой, что понял — сегодня съемки не будет. И завтра тоже.

— Проводил матерком?

— Ну да. Козьмич — резкий, шумный, вспыльчивый. С годами отношения потеплели. Помню, на премьерах в Доме кино просил его не уходить из «Торпедо»: «Валя, без тебя все развалится…» Но он уже тренировать не хотел.

— С какого года болеете за «Торпедо»?

— С 1943-го! Еще жил в Свердловске, слушал по радио репортажи Синявского. А в 1960-м приехал в Москву поступать во ВГИК и впервые увидел «Торпедо» живьем. В финале Кубка с тбилисским «Динамо». На 120-й Иванов забил победный гол — 4:3. Мне кажется, это лучший матч в истории нашего футбола — по уровню игры, технике, фантазии.

— Сегодняшнее «Торпедо» — боль для вас? Или давно отпустило?

— Грустно, что такой клуб никому не нужен. Одно название осталось. Теперь за «Уралом» слежу — все ж таки земляки!

— Был герой, с которым у вас отношения категорически не сложились?

— В 1968-м в фильме «Три капитана» хотел снимать еще Яниса Лусиса, олимпийского чемпиона по метанию копья. Но этот латыш к идее отнесся равнодушно. Сниматься не хотел — ну, я и не лез к нему. Подумаешь…

— Сняли вместо него кого-то другого?

— Да нет. Было «Четыре капитана», осталось три. Тальтс, хоккеист Вячеслав Старшинов, 18-кратный чемпион Союза по велоспорту Станислав Москвин. Переломная для меня картина.

— Почему?

— На этом фильме я понял, что такое психология кинообраза. Показал, какой труд стоит за работой спортсменов. Вот Тальтс, у которого от нагрузки на тренировках вываливается язык. Вот Старшинов с каплей на подбородке, жутко переживающий свое удаление в матче «Спартак» — ЦСКА. Вот Москвин, который хочет пропустить гонку по дорогам Крыма, однако тренер Борисов заставляет выйти на старт. Мы снимаем из коляски мотоцикла. Борисов, подыгрывая нам, кричит: «Стасик, обгоняй! Еще… Еще… Еще…» На наших глазах Стасик обходит восьмерых. Надо видеть его лицо. В этом взгляде все! И ненависть к тренеру, который делает из него ломовую лошадь. И понимание, что нужно терпеть, ведь иначе победы не будет… Передать на камеру это невероятно сложно

— Кого вы искали для фильма, — но найти не смогли?

— Женщину, которая была голосом Праги во время наступления наших войск. Дали примерный адрес, полетел в Прагу, сбился с ног — бесполезно. Никто не знал о ее судьбе. Пока вдова Юлиуса Фучика не рассказала, что женщина эмигрировала в Париж. Как вы догадались, картина не о спорте.

А для фильма «Вратарь ХХ века» хотел записать интервью с Франтишеком Планичкой. Меня убедили, что он давным-давно скончался. 1990-й, никакого интернета — как проверить? Позже выяснилось — в тот год Планичка приезжал на чемпионат мира в Италию, заглядывал в пресс-центр, общался с журналистами. Ему было за 80. Получается, ходили одними коридорами, но не встретились.

— Обидно.

— Из других вратарей сложности возникли с Хансом ван Брекеленом и Питером Шилтоном. Первый нас послал, второй попросил деньги за интервью.

— Много?

— Уточнил: «Сколько вам нужно времени? Час? 500 фунтов». Снимался фильм на деньги голландцев, они согласились. В гостинице подхожу к Шилтону, протягиваю купюры. Первое, что сделал — пересчитал! Тут уж я напрягся. А Шилтон отнес деньги в номер, спустился: «Я в вашем распоряжении». Откланялся ровно через час — минута в минуту. Но мы все успели.

— Все английские голкиперы такие?

— К счастью, нет. Чемпион мира-1966 Гордон Бэнкс — золотой мужик. Созвонились, пригласил в гости. Жил он на северо-западе Англии, в городке Мэйдли. Договорились, что будет ждать на заправке. По дороге из Лондона мы попали в гигантскую пробку, опоздали на час…

— Дождался?

— Да! Хоть я был готов уже к любому повороту. Приехали домой, все показал, рассказал. Как ни странно, в футболе Бэнксу после завершения карьер работы не нашлось. Трудился в конторе, связанной с отдыхом пенсионеров.

— За Зеппом Майером долго охотились?

— Тоже любопытная история. Собирались к нему в Мюнхен, а нам говорят — Зепп взял собаку и укатил в Дортмунд. На соревнования конников. Мчимся туда, находим стадион, видим на трибуне Майера с собачкой. Болеет за дочь — она занималась конным спортом. Объяснили ситуацию, Зепп пригласил на тренировку — работал с вратарями сборных Германии разных возрастов. Сразу предупредил: «Снимайте все, что хотите. У меня секретов нет…» Дино Дзофф — такой же, ничего не скрывал.

— Кто еще из вратарей произвел приятное впечатление?

— Мишель Прюдомм — живой такой, непосредственный, эмоциональный. С Вальтером Дзенгой мило пообщались. Выпросил у нас «русскую куклу» в подарок.

— Куклу?

— Да, так сказал. Принесли ему матрешку — оказалось, то, что надо.

— С Сандро Маццолой вы смотрели запись, как он не забил пенальти Яшину?

— Маццола рассказал, что перед ударом его охватила паника: «Мне 20 лет, напротив — великий вратарь. Я был в полной растерянности, не знал, что делать, куда бить…» Разговаривали в его частной студии в Милане, на прощание он подарил хронику своих выступлений в футболе, где были даже детские кадры. Мы это использовали в фильме. Спустя три года после премьеры читаю в какой-то газете: «Суперэксклюзив! Маццола в своей студии принял журналиста из России и впервые прокомментировал не забитый Яшину пенальти…» Смех и грех.

ПАХОМОВА

— С Еленой Чайковской на съемках «Льда и фантазии» намучились?

— Что вы! Вот там по-настоящему душевные связи!

— Чайковская — душевный человек?

— Чайковскую надо понять. Она боится, что кто-то будет внедряться в ее работу. Поэтому круг друзей ограничивает. Но мы с Рубеном в него входили, пускала нас домой. Что хотите — то и снимайте.

— Муж Чайковской, Анатолий, играл большую роль?

— Огромную. Все смягчал и налаживал. Потому что сама Чайковская держала учеников в черном теле. С Линичук доходило до слез. Мама Наташи приезжала в Ригу на сборы, мне говорила: «Поставлю вам самый дорогой коньяк, если улучшите отношения…»

— Как же они работали — если отношения гнетущие?

— А вот работали. Линичук закрутила роман с каким-то парнем в Риге — так Чайковская устроила ей блокаду молчания. Тренируйся — и все.

— Удалось примирить?

— Ну уж не за коньяк. Как-то общими усилиями привлекли Лену к нашему столу, вместе тянули винцо, беседовали, слушали Высоцкого… Оттаяла.

— К Линичук тоже?

— Ну да. Она развелась с Карпоносовым?

— Говорят… Сквозь ваш милый фильм «Лед и фантазия» прорывается, насколько Пахомова была железным человеком.

— Очень жесткая и очень сложная!

— Значит, мы правильно почувствовали?

— Да. Пахомова привыкла руководить Сашей Горшковым. Все заставляла его переделывать, все было не так — и шаг, и то, и это… Придиралась! Тот чуть сильнее нажал на ее руку — она вскипела, отбежала в сторону. Разобиделась страшно.

— А Горшков?

— Оставался спокойным. Не в первый же раз. Дождался, пока отойдет. Потом Пахомова смягчилась, сама подъехала к Саше. Чайковская выдохнула с облегчением… Мы сняли эту сцену. После показывали фильм на БАМе солдатикам. Я ждал, как будут реагировать на этот эпизод. Все выдохнули с таким же облегчением, как Чайковская! Полторы тысячи человек!

— Горшков — парень мягкий?

— Мягкий, послушный. Тщательный такой, все делал абсолютно точно. Ни к чему не придерешься.

— Еще что помнится о Пахомовой?

— Как скрывала свои недостатки. Я все хотел раскопать какую-нибудь ее слабинку — моментально становилась колючей. Так и не удалось ничего выпытать. Смотрела в упор: «Я понимаю, что вы хотите. Не выйдет». Категорически была против того, чтоб снимали у нее дома. А Чайковская услышала: «Тогда давайте у меня».

С другой стороны, когда у Пахомовой был день рождения, пригласила нас с Рубеном домой. Принесли корзину с фруктами. Говорим: «А где же ваши друзья?» Вдруг ответ: «Вот вы — единственные мои друзья…» Я поразился!

— Мы тоже поражаемся.

— Потому что она всех швыряла «от борта». Можно понять — другие получали больше от страны, чем Людмила. Хотя заслуживала иного отношения. Была сильнее на голову, сама это знала!

— Примеры есть?

— Немецкая пара, брат и сестра Бук, на чемпионате Европы шли на первом месте после обязательного танца. У Пахомовой было такое настроение — разнести все вокруг! Сама Бук подошла: «Я не виновата, что такие оценки ставят…»

— Где Пахомова жила?

— В доме, где гостиница «Украина». Обычная квартира, медали на стене не висели. Дома у нее побывали за пару лет до того, как обнаружили болезнь, Пахомову убившую в 39 лет. Рак лимфы, безнадежное дело.

БОБРОВ

— Вы часто снимали героев в домашней обстановке. Чья квартира поражала?

— Про Славу Метревели говорил. А еще — квартира копьеметателя Владимира Кузнецова. Вся заставлена копьями! Из США, Франции, Швеции, Китая, Японии…

— Господи. Зачем?

— Он к тому времени выступать закончил. Тренером не был. Коллекционировал, наверное. Музей сделал из квартиры. А еще удивительная квартира — конферансье Евгения Кравинского. Весь дом — в фотографиях спортсменов! И под стеклом стола, и на полках, и на стенах!

— Кто преобладал?

— Стрельцов, конечно. Боброва много.

— Вы с Бобровым встречались?

— Да, занятная история вышла на Олимпиаде. Мы отснялись, сидим в своей компании. Приходит Бобров: «Прогуляемся?» Но гулять с ним оказалось испытанием.

— Настолько узнаваемый?

— Городок маленький, из каждого окна высовывается человек: «Всеволод Бобров?! Заходите!» Что делать, заходим. Где нальют, где что-то подарят. Сумки, костюмы, сувениры. К концу улицы невозможно тащить все это. Шли навьюченные. Невероятно простой человек. Смеялся: «Ты — как мой брат. Носы одинаковые!»

— Легко было общаться?

— Очень! Никакого гонора!

— А у Сергея Бубки?

— С ним натерпелись по другой причине. Ежедневно снимали тренировки, а он не мог взять рекордную высоту. Нервничал, кидал шесты, срывался на тренера Виталия Петрова… Но были вознаграждены. Вскоре в Москве на Играх Доброй воли-1986 установил мировой рекорд — 6,01. Его окружили журналисты. Увидев нашу камеру, Бубка раздвинул толпу и произнес: «Первое интервью — вот этим!»

— Слышали о вашем знакомстве с Саддамом Хусейном. Как в Багдад занесло?

— В начале 80-х ассоциация работников искусств Ирака пригласила режиссера Юрия Чулюкина, художника-постановщика Михаила Богданова и меня. Неделю проводили занятия в академии искусств. Чулюкин привез фильм «Родины солдат» про генерала Карбышева. Богданов — картины, этюдами для фильма «Каменный цветок» по сказкам Бажова. Я — «Двое на треке».

Поселили в шикарном особняке, приставили слугу, который следил, чтоб мы ни в чем не нуждались. Как-то утром сообщили: «Сегодня у вас важная встреча…»

— Где принимал Саддам?

— В своем кабинете. Зашли — поразились. Скромная обстановка, дежурная мебель. Никакого намека на роскошь. Чай пили из рюмок. Саддам держался непосредственно. Улыбался, постоянно шутил. Предложил: «А давайте подпишем договор о вашем содействии нашему искусству?» Ответили, что без согласования с Москвой это невозможно. Минут через пятнадцать аудиенция завершилась.

— Если б снимали фильм про современных героев спорта, кто бы шел у вас под первым номером?

— Алексей Немов. До сих пор перед глазами момент на Олимпиаде в Афинах. Зал гудит, недовольный судейскими оценками. А Немов, оставшийся без медали, прикладывает палец к губам и успокаивает болельщиков. Один этот жест говорит о его благородстве.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ. «Спорт-Экспресс», 02.10.2015