СЕРГЕЙ РОДИОНОВ: «ЖИЗНЬ НАУЧИЛА РЕЗАТЬ МЯСО»

Закончив карьеру, легендарный спартаковский форвард Сергей Родионов надолго ушел в тень. Возглавлял дубль, входил в тренерский штаб основного состава, последние четыре с половиной года был президентом академии. Все изменилось 2 июня, когда 52-летнего Родионова сенсационно назначили генеральным директором клуба.

— Главная неожиданность, с которой столкнулись в новой должности?

— На меня обрушился громадный поток информации. Потребовалось время, чтоб привести в порядок голову. В академии привык к определенному укладу. А тут — из дома уезжаешь ни свет ни заря, возвращаешься поздно. Но сейчас вошел в нормальный рабочий ритм.

— Вы обронили в интервью, что долго размышляли над предложением Леонида Федуна. Что смущало-то?

— Все произошло внезапно. Даже слишком. Сомневался — получится ли у меня на таком ответственном посту? Я не карьерист, да и бросать академию не хотелось. Ключевым стал разговор с Леонидом Арнольдовичем. Подробности пусть останутся между нами.

— Мобильник раскалился от поздравлений?

— Не то слово! Никогда не было столько звонков, как в первые пять дней после назначения. Обо мне вдруг вспомнили люди, с которыми не общался много-много лет, спартаковские болельщики 80-х. Где раскопали телефон?

— Агенты тоже названивают, предлагают игроков?

— Эта публика одолевает меньше. Наверное, в курсе, что сегодня в «Спартаке» трансферная политика выстраивается иначе. Есть спортивный департамент, при нем тренерский совет. Решение о покупке или продаже игрока принимает не один человек. На мой взгляд, правильная схема. Футболисты должны приобретаться не под тренера, а с учетом философии игры клуба. В последние годы «Спартаку» этого явно не хватало.

— У вас репутация человека тихого, бесконфликтного. Наорать можете?

— Это с виду я спокойный. Крик — не мой стиль, но голос повысить могу. Жизнь научила резать мясо. Руководителю без этого никуда.

— Уже кого-нибудь уволили?

— Нет. Я не сторонник сразу махать шашкой. Тем более что повода никто не давал. Атмосфера в клубе хорошая, каждый на своем месте. Вот в академии случалось расставаться с людьми.

— Вы о тренерах?

— В том числе. Существует программа развития академии, система подготовки. Если что-то не устраивает, лучше сказать честно. Как Александр Шагов. Претензий к нему не было, сам заявил: «Рамки — не для меня. Желаю творить». Ушел в женский футбол, нынче старший тренер молодежной сборной. А были те, кто промолчал, однако программу игнорировал. Тогда приходилось объяснять, что дальше нам не по пути.

— Братьев Миранчуков в 13 лет из спартаковской академии выгнали при вас?

— Нет. Когда стал президентом, оба уже были в «Локомотиве». Похожая история приключилась с Комбаровыми, которые в 14 лет перешли в «Динамо». Теперь, конечно, можно говорить, что ребят не разглядели, недооценили. Но я тренеров не виню. В детском футболе такое сплошь и рядом. В тот момент были мальчишки сильнее. А Миранчуки, Комбаровы в состав не попадали. Подросли, окрепли, получили в другой школе игровую практику — раскрылись. Ну и слава богу!

— С кем еще поторопились распрощаться?

— Например, с Артемом Тимофеевым. В 15 лет ставку сделали на парня, который выглядел предпочтительнее. Клуб на него очень рассчитывал, но все перечеркнула травма. Тимофеев ушел в «Чертаново», здорово прибавил. Спустя два года его взяли в спартаковский дубль, а сегодня с основой готовится к сезону.

— До академии вы были ассистентом Карпина. Штаб покинули по его инициативе. Как он все преподнес?

— Просто предложил возглавить академию. На сборах мы часто обсуждали ее работу, что надо поменять. Вот Карпин и сказал в конце сезона: «Юрьич, такая идея. Как на это смотришь?» Согласился с удовольствием. Не жалею. Четыре с половиной года там — незабываемое время.

— Помимо Карпина вы помогали в «Спартаке» Федотову, Черчесову, Лаудрупу.

— Лаудрупу — формально. У него был свой штаб, я ощущал себя лишним. Даже пришел к Карпину, занимавшему пост генерального директора, с просьбой отпустить. Но в ответ услышал: «Нет! Ты мне нужен». Не знаю, чем он руководствовался. Может, понимал, что это ненадолго.

— С остальными ладили?

— Да. Федотов — добрейшей души человек. Никогда не кричал. Легко находил контакт с футболистами, мог четко донести, что от них хочет. Создал такой микроклимат, что команда играла за тренера. Черчесов — другой. Жесткий, требовательный.

— А Карпин?

— Тоже. В прессе про него писали — мол, плохой тактик. Ерунда! Я же видел, насколько скрупулезно готовился он к теоретическим занятиям, как разбирал ошибки. Плюс великолепный мотиватор. Карпин умеет настроить.

— Чего же не хватило этим людям, чтоб удержаться в «Спартаке»?

— Профессионализма игроков. Полагаю, именно в этом главная причина, а не в каких-то просчетах Федотова, Черчесова, Карпина. Многие легионеры, да и наши ребята, приезжая в Москву, теряют голову. Засасывает красивая жизнь. А у тренера нет рычагов. Посадить на лавку? У игроков такие контракты, что премиальные их мало интересуют.

— Выход?

— Менять принцип оплаты труда. В Европе средние зарплаты и хорошие бонусы. Чтоб была дополнительная мотивация. Беда нашего футбола в том, что игроки деньги получают, а не зарабатывают. Если б их доход напрямую зависел от результатов команды, они бы в каждом матче землю грызли. Не должно быть такого: зарплата десять рублей, премиальные — два, которые футболисту до лампочки.

* * *

— С книжкой Бубнова ознакомились?

— Нет, и не собираюсь.

— Что так?

— Достаточно названия: «Спартак»: 7 лет строгого режима». Я дольше здесь отыграл — и строгого режима не чувствовал. Если Бубнов мучился, то остальные спартаковцы об этом периоде вспоминают с удовольствием. В книге половина — вымысел. Красочные зарисовки того, как что-то виделось Александру Викторовичу. Причем интерпретирует события по-своему.

— «Пастернака не читал, но осуждаю».

— Я ж не с Луны свалился. Какой-то отрывок попался на глаза в интернете, что-то услышал по радио.

— Кроме названия что резануло?

— Искажение фактов. Народ судачит, как в «Спартаке» нарушали режим, на квартире у Дасаева тусовались игроки, включая Родионова, Бесков приезжал к Ринату домой, тот дверь не открыл… Бред! Во-первых, Константин Иванович никогда бы до этого не опустился. Во-вторых, я в гостях у Рината был раз в жизни. К тому времени уже женился, родился ребенок. Мне было не до гулянок. Да, ребята иногда собирались, но это эпизоды. Начитавшись Бубнова, можно подумать, что такое происходило регулярно.

— Еще он фактически обвинил Бескова в болезни Черенкова.

— Это обсуждали по радио — дескать, Черенкову предлагались какие-то препараты, уколы… Наоборот, Бесков был ярым противником допинга! Трепетно относился к здоровью футболистов, повторял, что нельзя ничего принимать. Болезнь Федора — это наследственное. Константин Иванович тут ни при чем. Зачем наговаривать?

— Фантасмагорическая история с Веркаутереном, описанная Бубновым, была? Бесков действительно отправил Черенкова в раздевалку «Андерлехта» взять у бельгийца автограф на программке?

— Об этом ни разу не слышал — ни от Федора, с которым жил в одной комнате, ни от других спартаковцев. Помню жесткий разбор после матча. Веркаутерен переиграл Черенкова, забил из-под него гол. Редчайший случай, когда оппонент Федора смотрелся интереснее.

— К какому разговору с Черенковым возвращаетесь памятью?

— С тех пор, как он ушел, часто вспоминаю наш диалог. «Серега, наверное, я плохой футболист», — произнес однажды Черенков накануне матча. Я улыбнулся: «Федор, если ты плохой, тогда мы какие?» Он продолжает на полном серьезе: «Константин Иванович говорит, что игрок, принимая мяч, обязан иметь два или три решения» — «И что?» — «У меня нет решений. Понятия не имею, что буду делать, когда мне дают пас. Значит, плохой я футболист…»

— Что ответили?

— Приобнял: «Федор, это значит совершенно другое — ты на поле все делаешь интуитивно». Такое подвластно гениям. Но Черенков своей гениальности не сознавал.

— В обстоятельствах его смерти для вас вопросы остались?

— Нет.

— Правда, что в последние месяцы он пристрастился к кагору — кто-то внушил, будто это полезно для очищения крови?

— К сожалению, правда. Кагор — полезен, но Федору был вообще противопоказан. Еще он отказался от лечения. На него уже никто не мог повлиять. Ни Романцев, ни Ярцев, ни я. Прежде прислушивался к нам, но затем неожиданно выросла бетонная стена, которую никому не удавалось пробить.

— Есть объяснение?

— Это — болезнь, она прогрессировала.

— Особенно на фоне семейных проблем?

— Да не было их, в том-то и дело! Он придумал себе эти проблемы! Я беседовал с его врачом, которая предупреждала, что Федору ни в коем случае нельзя отказываться от лекарств. Но что она могла? Принудительно засадить Черенкова в психиатрическую клинику? Ни у кого бы на это не поднялась рука. Мы не знали, как ему помочь. До какого-то момента влияние на него имела жена, Федор получал лечение, но потом и она оказалась бессильна…

— В больнице его навещали?

— К нему никого не пускали. Только дочь. Федор возле дома потерял сознание, упал. «Скорая» забрала с улицы, привезла в реанимацию. Из комы он не вышел.

— Больница обычная?

— Да, по месту жительства.

— Говорят, нужно было сразу отправить в другую.

— Вот не надо, пожалуйста… По моей информации, в таком состоянии перевезти его было невозможно.

* * *

— Когда Лобановского упрекали в необъективности к Черенкову, которого не приглашал в сборную, вы понимали, что тренер прав?

— Разумеется. К Валерию Васильевичу никаких вопросов. Он боялся, что огромные нагрузки могут спровоцировать болезнь Федора. Руководствовался исключительно этим.

— Вас про его здоровье расспрашивал?

— Ни разу.

— Бесков и Лобановский друг друга недолюбливали. На спартаковцах в сборной это как-то отражалось?

— Нет. Со всеми киевскими сборниками у нас по сей день замечательные отношения. Меня Лобановский вызывал постоянно. Пусть игровая практика была не в том объеме, как хотелось бы, я не в обиде. Понятно, что игроков киевского «Динамо» он знал досконально, больше им доверял.

— Как отреагировали, когда в 1986-м на игру со сборной Франции определил вас в полузащиту?

— Невероятная история. Предматчевая тренировка на «Парк-де «Пренс». В конце упражнение — на скорости пройти с мячом от штрафной до штрафной и пробить по воротам. После этого Лобановский поманил указательными пальцами, оглядел задумчиво и сказал: «Сергей, смотрю, ты бежишь!» Я что-то растерянно пролепетал.

— А он?

— Повторил фразу и зашагал в раздевалку. Я полночи не спал, ломал голову: «Что он имел в виду? Хорошо это или плохо?» Утром Лобановский традиционно собирал команду на установку. По линиям. Меня позвали в компании Яковенко, Раца, Алейникова, Заварова. Шел и размышлял: «Я-то здесь с какого боку? Они же полузащитники».

— Трезво.

— В кабинете Лобановского — столик, раскладной макет. Начал опять с меня: «Нет, я смотрю, ты бежишь! Выйдешь в средней линии». Тут прояснилось — куда я бегу и зачем. Спрашивает: «Знаешь, кто на фланге будет играть против тебя?» — «Аморос».

— В том сезоне его признали во Франции футболистом № 1 по версии France Football.

— Да, один из сильнейших защитников Европы 80-х. Лобановский выдержал паузу и выдохнул: «Чтоб сегодня Амороса на поле не было!» Больше до игры не сказал мне ни слова.

— Французов во главе с Платини победили 2:0.

— Для меня это едва ли не лучший матч за сборную, хоть действовал не на своей позиции. Амороса выключил из игры, отдал голевой пас, когда ушел от него финтом «задвижечкой» и прострелил в штрафную. Функционально я всегда был готов неплохо, но в Париже к 75-й минуте еле держался на ногах.

— С непривычки?

— Конечно. Крайний хав носится челноком туда-сюда. У форварда работа иная — взорвался, убежал, пауза. Лобановский кричит с бровки: «Как?» — «Нормально!» Хотя у самого перед глазами плывет. Он уловил это, выпустил Блохина. Я брел к скамейке и думал: «Какое счастье, что заменили!»

* * *

— Какие фразы Бескова и сейчас с вами?

— Константин Иванович умел формулировать. Любил пройтись по вагону, когда после неудачных матчей команда на поезде возвращалась в Москву. Зайдет в купе, прищурится: «Сергей, сколько сегодня забил?» — «Ноль» — «Сколько отдал голевых?» — «Ноль» — «Значит, кто ты сегодня? Ноль целых ноль десятых!» Возразить нечего.

— Лишь Дасаеву с Черенковым все прощал?

— Если сыграли неважно — им тоже доставалось. А его знаменитые разборы по три-четыре часа? Мне кажется, Бесков мог бы проводить их без подготовки. Замечал любую мелочь. Бывало, откроешься не туда или затянешь с передачей. Думаешь — может, не обратит внимания? Как бы не так! На разборе огребаешь по полной: «Медведя в цирке за год учат на коньках кататься! А ты пятнадцать лет занимаешься футболом и не способен в элементарной ситуации отдать передачу…»

— Лобановского в киевском «Динамо» называли Папа, Бескова в «Спартаке» — Барин. В этом, по мнению Бубнова, главная разница между ними. Разделяете мысль?

— Константина Ивановича окрестили так за манеру одеваться. Он даже на тренировку выходил в белой рубашке, галстуке. Щеголь. Но я бы не сказал, что с футболистами держался по-барски. В отличие от Бескова Валерий Васильевич в учебно-тренировочном процессе с жесткостью перегибал палку. Зато помогал ребятам с квартирами-машинами, после ухода из футбола старался устроить на работу. Отсюда прозвище — Папа.

— Когда поняли, что Старостин и Бесков друг друга не переносят?

— До отставки Бескова это никак не проявлялось. Они настолько грамотно управляли командой, что мы ни о чем не догадывались. Вскрылось все в 1989-м, когда Константин Иванович покинул «Спартак».

— Каким запомнился Николай Петрович?

— Для старшего поколения спартаковцев — Чапай, для нас — Дед. Или ласково — Дедушка. Один из величайших менеджеров своего времени. Не представляю, как он практически в одиночку руководил такой махиной. Причем все успевал — ходил на матчи дубля, школы, «Красной Пресни», которая считалась спартаковским фарм-клубом.

— Там вас и присмотрел?

— Да. После спартаковской школы в 16 лет я попал в «Пресню». Потренировался неделю. Начальник команды Анатолий Коршунов позвонил моей маме: «Берем сына на сборы, подкормим». Мама обиделась: «Он у меня не голодает». Коршунов рассмеялся: «Да я не в этом смысле. Поставим на довольствие, будем платить рублей 50…»

Дальше игра. Выпустили на замену, побегал минут десять, ничего особенного не показал. В раздевалке расшнуровал бутсы, поднял голову — Старостин! Хмуро поинтересовался: «Что ты здесь делаешь?» Я пожал плечами: «Пригласили…» Он вышел в коридор, напихал Коршунову за то, что выдернули меня в «Пресню». Вернулся: «Завтра в 11.00 от метро „Сокольники“ отъезжает автобус. В Тарасовку». Так началась карьера в «Спартаке».

* * *

— Недавно хоккеист Игорь Болдин в красках расписывал мне, как был с вами на военных сборах в рязанском десантном училище. Сколько там провели?

— Дней восемь. Кроме меня, футболистов почему-то не было. Преобладали хоккеисты «Спартака» и «Крыльев» — Болдин, Тюриков, Бякин, Голошумов, Хмылев, Штепа… Плюс боксеры, шахматисты. В первую ночь охраняли склад горюче-смазочных материалов с боевыми десантными машинами. Следили, чтоб никто солярку не сливал. Потом осваивали прыжки с парашютом.

— С самолета?

— С 30-метровой вышки. Офицеры говорят, что оттуда прыгать неприятнее — земля слишком близко. А я только-только восстановился после перелома пятой плюсневой кости. Но справки при себе не было. Когда подняли в 6 утра и привели к вышке, понял — не отвертеться. Ничего, обошлось.

— Много у вас прыжков?

— Три. Фишка в том, что чем больше вес — тем сильнее скорость. Первым из нашей группы вниз ушел стокилограммовый боксер. Пулей. Меня охватил ужас. Отпустило, когда увидел субтильного шахматиста. Он приземлялся плавно-плавно. У меня был средний вес, поэтому тоже проблем не возникло.

— Было в жизни что-нибудь опаснее, чем вышка?

— Нет. Я не экстремал. Дайвинг, американские горки, тарзанка — это не про меня. Хотя предпочитаю активный отдых. Футбол, волейбол, теннис, пинг-понг — в отпуске все равно, во что играть. Лишь бы не валяться бесцельно на пляже.

— Есть правило, которое никогда не нарушаете?

— Стараюсь быть обязательным. Если что-то пообещал — в лепешку расшибусь, но сделаю. Этого же требую от других.

Александр КРУЖКОВ. «Спорт-Экспресс», 06.07.2015